Иуда

Ощущение времени как стремительно уменьшающейся кучки песка в верхней чаше песочных часов в последние дни у меня стало просто навязчивым. Это могло быть как психической реакцией на всё пережитое, так и предчувствием скорого завершения пресловутой игры. И если верно второе, то недолго мне играть роль гетмана Малороссии. А значит… Я здесь изрядно историю изменил, и готовился сделать это ещё радикальнее. Если я всё правильно понял, то в очень скором времени должен воспоследовать ответный ход моего оппонента. Возможно, это и станет финалом игры, после чего начнётся подсчёт набранных очков.

Или же один из нас вышибет другого условным нокаутом, и тогда подсчёта очков не понадобится. Ибо, если не ошибаюсь, по очкам пока веду я. Что и настораживает.

Чувствовал я себя на все семьдесят мазепиных лет, хоть и пытался выглядеть «как огурчик». А когда меня провели в петров «кабинетец», понял, что и государь, с каким-то усталым видом восседавший за письменным столом, выглядит почти так же хреново. А ведь ему и сорока ещё нет… Пока в кабинете были посторонние лица, я, как положено, снял щёгольскую гетманскую шапку и отвесил церемонный поклон, сопровождаемый всеми положенными словами. Но едва посторонние покинули помещение и закрыли за собой двери, Пётр указал мне на резной стул.

— Садись, — сказал он, придвинув поближе мою писанину. — Обсудим сие… Георгий. Дело ты сделал потребное — и Каролуса к договору с Россией склонил, и с союзниками не рассорил. Руки наши теперь в ведении военных действий противу турок развязаны. Однако и иное ты верно написал: покуда Лещинский сидит в Варшаве, нам покоя не дадут. А ежели сбежит он, то токмо к королю французскому под руку, и станет нам всячески вредить оттуда… Что скажешь, ежели тебе дело поручу, да в дорогу с бережением отправлю?

— Поездка в Версаль, государь? — мрачно усмехнулся я. — Покуда Луи Четырнадцатый жив, сие бесполезно. Он воображает себя полубогом и едва ли станет нас слушать. Тем более, мы его друга Карла знатно в лужу усадили… Да и не в Версале нынче корень наших проблем.

— Снова на англичан наговаривать станешь? — хмыкнул Пётр.

— Большое видится на расстоянии, государь. За три сотни лет с небольшим окончательно ясно стало, кто за всеми врагами нашими стоял. А ныне они французов ограбить надумали, чтоб все моря и торговые пути под себя подмять, — вздохнул я. — А ты им ещё и помог знатно, за что они тебя войной отблагодарили — натравили шведов, а сами у них за спиной отсиделись.

— Знаю, говорил ты ранее… Посланник английской королевы нынче в Москве, сообщили, будто приехал и на приём просится, дабы грамоты верительные вручить. Сегодня в полдень я объявил большую аудиенцию, где приму у него те бумаги. Тебе, само собой, на сей церемонии также быть надлежит. Присмотрись, а после бери посла в оборот. Коли тебе столько об англичанах ведомо, то и говорить с посланником повинен ты.

— Благодарю за доверие, Пётр Алексеевич. Ежели Бог даст, доведу это дело до конца.

— Худо тебе?

— Худо, государь. Но постараюсь сделать всё, что смогу… что успею.

— Всем нынче худо, терпим. И ты потерпи.

— Да я уже привык. Может, даже ума немного набрался, покуда в этом… этой ходячей тюрьме сижу.

— Добро, коли так… Много с Алексашки стряс?

— Двести тысяч.

— И он дал?

— Куда б он делся.

— А ты половчее Мазепы будешь, Георгий, — неожиданно весело хохотнул Пётр. — Тот у моих ближних требовать боялся, больше сам на лапу совал.

— Я по иным правилам играю, государь. Может, потому и не боюсь…