Иуда

Надел, взбежал по ступенькам. Дышать тяжело. Знаю, что разорвет всего, когда увижу, знаю, что начнет трясти как в лихорадке, и все равно иду. Наверное, именно так всходят на эшафот.

Толкнул дверь палаты и остановился на пороге. Сердце вспыхнуло и тут же истлело в пепел. Какая она маленькая там, среди белых простыней и трубок от капельницы. Волосы по подушке разметались, и тонкие ручки поверх одеяла лежат. Еще более прозрачная, чем раньше. И мне стыдно… мне так стыдно, что я посмел тронуть эту хрупкость своими грязными лапами. Прав Свободин, папаша мой недоделанный. На все сто прав. Убить меня надо было за это. Сам себя должен был. Только духу не хватило. Бесхребетное насекомое. Гниль. Как же ненавижу…

За мной медсестра следом прискакала.

— Маску наденьте! Нельзя без маски!

А Диана на постели приподнялась и обессиленно упала на подушки, закашлялась, а потом мое имя прошептала и уже громче:

— Не надо маску. Какая уже разница. Уберите эти маски.

Я на автомате маску все же забрал и к ее постели подошел, сел рядом. Смотреть на нее не могу. Кажется, я сам сейчас сдохну у ее ног… это моя вина. Я не должен был… из-за меня все. И сказать как теперь. Как убить ее еще больше, как разрушить надежду в этих глазах, как задушить ее. Что ж за проклятие такое. Наказание за мои грехи, за мою никчемную и тупую жизнь. Для понимания ее истинного смысла и потери самой больной и смертельной. Потери, которую я вряд ли переживу.

— Я так тебя ждала… так ждала.

И стало еще паршивей, всю душу наизнанку вывернуло. Я ее холодную ручку схватил и лицом к ней прижался, отогревая своим дыханием. Глотая нескончаемые комки в горле. Чувствуя, как разрываюсь на куски и истекаю кровью. Сейчас…мне надо пару секунд. Мне надо время, прежде чем я это сделаю. Пожалуйста. Совсем немного времени. Немного обмана.

— Знала, что придешь.

Она знала, а я не знал.

— Возьми меня на руки, Дима. К тебе хочу… я каждый день вспоминала твои ладони и то, как ты ими ласкал меня.

— Нельзя… наверное, — слабо возразил я.

А она улыбнулась, и от ее улыбки там, где сердце, все разодралось на ошметки. Захотелось завыть. Но я стиснул челюсти.

— Мне теперь все можно… абсолютно все. В этом есть своя прелесть.

Протянула ко мне руки, и я поднял ее с постели. Двигая капельницу и устраивая Диану у себя на коленях. Боже! Какая она легкая. Почти невесомая.

— Ты…ты знаешь, что у нас ребенок будет?

Сказала, и эти слова, произнесенные ее голосом, повисли в воздухе невесомым облаком, создавая образы перед глазами. Мы возле океана, он плещется мощными и ленивыми волнами о золотой песок, а пена кружевами обволакивает перламутровые ракушки. Небо цвета аквамарина. И я вижу, как малыш бежит по песку с шариками, моя рука сплетена с ЕЕ рукой, как мы идем сзади и наши ноги утопают в теплом песке, и малыш оборачивается и кричит детским голоском «папааааа». Тряхнул головой и посмотрел на Диану.

— Нельзя…

Она вскидывает голову и смотрит на меня своими невыносимо голубыми светлыми глазами. Она еще не поняла смысла сказанных мною слов. У нее влажные длинные ресницы, и под нижними веками залегли сиреневые тени. У меня сжимается сердце, когда я смотрю на это лицо.

— Ему нельзя рождаться…

Шепчу хрипло, срывающимся голосом.

— Почему? — спрашивает с такой болью, что мне кажется, я сейчас сам умру. — Из-за сердца? Так я прочитала…я могу все выдержать. Я постараюсь. Я сильная. Обострение можно купировать. Если ты будешь рядом, я…

— Послушай…послушай. Я расскажу тебе историю.

— Зачем…хочешь, я расскажу тебе историю, Дима? Про маленькую девочку, у которой не было мечты. Ты знаешь, что такое жить без мечты, Дима? Это когда у тебя вроде все есть, и ты должен быть счастлив, но на самом деле ты понимаешь, что…все, чего ты так хотел бы делать в этой жизни — это танцевать или встать на коньки, а возможно, на пуанты. И ты живешь и понимаешь, что в этой жизни нет смысла, что она настолько пуста, настолько никчемна, и что бы ты не делала, ты никогда не будешь самой собой. А потом…потом я просыпаюсь в самый обычный осенний день…иду на учебу, человек без мечты, живущий по инерции… А потом… потом в жизни этого человека появляется другой человек. Этот самый смысл. И у этого человека твое лицо, твои глаза, твои губы, он говорит твоим голосом, и я вдруг понимаю, зачем была рождена на свет — чтобы встретить тебя, Дима. И мне все равно, как это произошло…Ты знаешь, я много думала обо всем. Думала о том, что ты сказал. И ты…ты наврал. Потому что я видела твои глаза, я слышала твои слова, я ведь все чувствую. Нельзя врать взглядом, нельзя врать улыбкой и прикосновениями.

Пока она говорила, мне казалось, с меня на живую лоскутками снимают кожу, сдирают ее, тащат по позвоночнику лохмотьями. Я чувствую голыми сухожилиями прикосновение ткани халата, и даже оно причиняет мне адскую боль.

— Я не солгал…психолог. Меня наняли. Мне заплатили.

— Ну и что!

Вдруг говорит она и хватает меня за руку, сжимает ее своими тоненькими пальчиками.

— Потом ведь все изменилось…

— Нет!

— Тогда зачем ты здесь? Ты же пришел?