Юг там, где солнце

Конечно, были поначалу и эксцессы. Бульдозерами сносили коммерческие палатки, превращая в безобразный хлам зарубежное шмотьё. Торговцев - били, говорят, многих забили насмерть. Но Державный Фронт, естественно, сумел обуздать стихию. И когда спустя полгода после выборов в Преображенском соборе венчался на царство Государь, все поняли это, наконец, та власть, которая и впрямь от Бога. Та, которую тайком, боясь произнести вслух, ждали и при красных, и при плутократах. Та, которая родная своему народу. Власть, которая не колеблясь вычистила из страны всю эту накипь - торгашей, бандитов, еретиков. Власть, которая вернула народу его веру.

И это тоже было непросто. И внутри Церкви оказалось немало людюшек недостойных, а то и прямых пособников Вершителей. И лишь когда новый, назначенный Государем патриарх твердой рукой повёл церковный корабль, когда пришлось сменить едва ли не половину епископов, проверить чуть ли не каждого приходского иерея - только тогда удалось вздохнуть свободно. Но и то - тёмное наступление сменилось тёмной обороной, и пришлось создавать Управление Защиты Веры - иначе бесовская сила неминуемо взяла бы реванш.

А за интернатскими стенами все эти крутые дела были не так уж видны. Многое, правда, изменилось. Убрали прежнего директора - зарвавшегося вора, любителя приглашать старшеклассниц в свой кабинет и вести с ними долгие беседы о нравственности. Дверь он во время таких бесед на всякий случай запирал изнутри. На его место пришёл Аркадий Максимович, мужик хоть и вспыльчивый, но прямой и честный. При нём, кстати сказать, Голошубовская компашка притихла, и сильно притихла. А Григория Николаевича сделали замом директора по религиозному воспитанию. Тот поначалу отказывался, говорил, что к такому не готов, но по благословению своего духовника всё же взялся за это дело. И взялся рьяно. Открылся лекторий, приходил батюшка из храма Покрова Богородицы, вёл огласительные беседы. Григорий Николаевич настоял, чтобы ходили лишь те, кто хочет, силой чтобы никого не загоняли. Да и не пришлось бы загонять - от интернатской скуки ещё и не за такое ухватишься.

Именно в том году, в мае 98-го, я принял крещение. Мы с Серёжкой были одними из первых, глядя на нас, и другие потянулись. Жизнь стала куда интереснее, в интернат пришли работать новые люди, совсем не те, что раньше - не крикливые воспитатели, изображающие педагогическую активность. Люди, которые любили нас - изломанных судьбой ребятишек.

Сбывались потихоньку те ночные слова Григория Николаевича.

Мы часто говорили с ним, и, странное дело, хоть и был он вдвое старше, и заместитель директора, и так далее, а чувствовал я себя с ним легко и спокойно, точно с мальчишкойровесником. Хотя, пожалуй, это и не совсем так. Никогда я не распустил бы сопли при сверстнике, а он - он был единственным человеком, при котором я не стеснялся своих слёз. А слёзы - были, и не раз.

И потом, когда мне исполнилось шестнадцать, и пришла пора прощаться с интернатом... Тогда он и предложил мне поступать в Училище при Управлении Защиты Веры.

- Понимаешь, Лёшка, - говорил он, барабаня тонкими пальцами по столу, - защищать веру должны только добрые люди. Иначе это будет не защита, а новая охранка. Там, в Управлении, это, слава Богу, понимают. Не случайно отказались брать к себе бывших комитетчиков, хотя у тех и опыт, и связи... Нельзя нам повторять прежние ошибки. Так что смотри сам, но... Ты ведь и имя своё носишь не случайно. Алексей - защитник. А защищать можно лишь чистыми руками.

Я не особо долго раздумывал. Новая жизнь вставала вокруг, на обломках жестокой прежней эпохи, жизнь честная и добрая. А доброта - я прекрасно понимал это - вещь хрупкая. Её нельзя дать в обиду тем злым силам, что не исчезли никуда - лишь затаились по крысиным норам, готовые в любой момент подняться и оплести страну кровавой паутиной. А компьютеры, детская моя мечта - что ж, ради открывшейся мне веры можно ими и пожертвовать.

Григорий Николаевич написал мне рекомендацию, и пошли курсантские будни... На каникулы мне, в общем, некуда было податься, и я приезжал в интернат - к Григорию Николаевичу и Серёжке. Серёжка был младше меня на полтора года, и я не раз уговаривал его после школы поступать к нам в Училище. Но он лишь вежливо кивал - хотелось ему совсем другого, ему хотелось писать книжки. Тогда я про себя усмехался, думал - повзрослеет и забросит это дело, но нет, не забросил. Сейчас ему двадцать три, а уже печатается в литературных журналах, в прошлом году вышел у него сборник рассказов...

Что же до Григория Николаевича, то он неожиданно для многих вдруг поступил в духовную семинарию, на заочное отделение. Меня это, правда, не удивило - он давно ещё говорил мне, что думает об этом, но никак не может решиться. Что ж, значит, переломил себя. Хотя я тогда подумал, что одним священником больше, одним меньше - невелика разница, а с пацанами у него здорово получается, и ребятам вряд ли будет лучше, когда он уйдёт из интерната. Но вслух говорить не стал - зачем расстраивать друга?