Юг в огне

Эта небольшая группа кавалеристов в три тысячи человек, спаянная нерушимой дружбой и железной товарищеской дисциплиной, под командованием опытного солдата Буденного, делала чудеса…

И вот теперь конники-буденновцы, отдыхали, готовясь к новым походам, к новым битвам…

Посмеявшись с кавалеристами, бабы и девушки, набрав воды, разошлись. Кавалеристы же, напоив лошадей, окружили Сазона. Сазон служил ординарцем у комиссара Ермакова, поэтому знал все новости.

— Ну что, Сазон, нового? — стали они его допрашивать. — Рассказывай.

Сазон важно отдувал щеки.

— Есть, конечно, новостишки, — сказал он интригующе. — Только поперву надобно закурить… У кого, братцы, есть добрый горлодер?

К Сазону услужливо протянулось сразу несколько кисетов. Сазон выбрал наиболее привлекательный, бархатный, с цветистой расшивкой, и закурил.

— Благодарю покорно, — сказал он, возвращая кисет хозяину.

— Ну, так что новенького? — спросил кавалерист, пряча кисет в карман. — Расскажи, будь другом.

— Баба родила голенького, — хихикнул Сазон. — Меня в кумовья звала.

— Ну да и дурило же ты, Сазон, огородное, — сердито сказал усатый кавалерист. — У тебя дело спрашивают, потому как ты у комиссара ординарцем служишь. Небось, слышишь, о чем начальство-то ведет разговоры…

— Ну, ясное дело, — уверенно ответил Сазон, — слышу и знаю все… Потому, когда разговор между комбригом и военкомом заходит, то дело чуть не до драки доходит. Спорят дюже, кулаками машут, меня кличут: «Товарищ, мол, Меркулов, иди, говорят, ради бога, рассуди нас, а то могем подраться». Ну и поневоле приходится знать все, о чем они речь-то ведут…

— Брехун, — презрительно бросил кто-то из кавалеристов.

— А чего ж мне брехать-то? — удивился Сазон. — Ни одного важного дела без меня не решают… Меня сам командующий армией, товарищ Ворошилов, скоро заберет к себе в штаб советником… Говорит, никак не могу обойтись без Сазона Меркулова… Башковитый, мол, человек…

Посмеиваясь над болтовней Сазона, конники повели лошадей по своим квартирам. Вскочив на жеребца, Сазон поскакал к хате, в которой он квартировал вместе с военкомом бригады Прохором Ермаковым.

Поставив лошадей в сарай и задав им корму, Сазон вошел в хату. На столе, пуская струи пара, пел самовар. На сковороде жарилось мясо. Пожилая хозяйка возилась у печки. Хозяин, лысый старик с сивой лопатообразной бородой, молился в горнице.

— Ты где пропадал? — спросил Прохор у Сазона, моя руки у лохани. Сестра Надя поливала ему на руки из корца.

За эти полгода, как она ушла из дому, девушка заметно повзрослела. Ее розоватое, всегда такое нежное лицо сейчас несколько огрубело, обветрилось. В глазах появилась печаль. Сколько ей, бедной, пришлось за это время видеть смертей, обезображенных трупов, сколько ей пришлось перевязать раненых!

— Лошадей поил, — отозвался Сазон. — Корму дал…

— Садись, Сазон, за стол, будем завтракать.

XXII

В начале февраля 1919 года в столице донского казачества Новочеркасске в торжественной обстановке открылась сессия Большого войскового круга.

В огромном зале атаманского дворца перед представителями округов с отчетным докладом о деятельности «правительства» донского государства выступал глава этого правительства атаман Краснов.

Деятельность эта была не блестяща, а поэтому в голосе Краснова чувствовалось уныние.

— Господа высокие представители земли донской, — сказал он, — с тяжелым чувством я должен сообщить вам — да вы и сами, как люди, стоящие у власти, отлично понимаете, — что переживаемый нами момент самый тяжелый. Мы в титанической борьбе, которую ведем с большевиками, чувствуем себя почти одинокими, и для того, чтобы выйти победителями, нужно огромнейшее напряжение всех сил и умов. Помимо того, что наши союзники, по независящим от них причинам, не смогли оказать помощи, которую мы так ждали, есть и еще другие причины для тревоги. Я, господа, совершенно далек от пессимизма, но создавшиеся для них условия, — и, надо полагать, мы на пути к еще более худшим, — невольно, даже помимо желания, вынуждают сказать старую римскую пословицу: «Я сделал все, что мог — пусть делает больше, кто может…»

Краснов вздохнул, отпил из стакана воды и продолжал.

— Я не буду пока останавливаться подробно на всей нашей работе, но кто будет входить в оценку, должен, безусловно, учитывать условия политического и экономического положения не только России, а и всей Европы при начале борьбы и в настоящий момент. Я, господа, перейду к изложению основных причин, служащих нам грозным предвестником, предотвращение которых требует самой упорной, самой дружной и самой плодотворной общей работы…

Обрисовав международное положение в мрачных красках, атаман стал рассказывать о положении в Донской области.

— Далее, господа, — продолжал Краснов, — я перейду к описанию внутреннего состояния края, особенно нашей армии.

Господа, у меня болит душа, когда я говорю о состоянии армии. За последнее время я получил донесение, что во многих частях чувствуется брожение. Такие известия сжимают мое сердце до боли, но, скрепя его, я весь разум направляю на устранение этого печального факта.