Юго-запад

Сухов очень внимательно осмотрел и обработал раненую руку Махоркина, обнаружил легкую поверхностную рану на правой ноге и в конце концов, во избежание осложнений, решил отправить командира роты в медсанбат. Его беспокоили возможные, но еще не проявившие себя последствия полученной Махоркиным контузии.

Тот поначалу пробовал было спорить: к чему там всякие медсанбаты, он отлежится донок здесь, в своей санчасти. Но Сухов холодно и внушительно напомнил ему, что он находится сейчас в полной его медицинской власти.

— Ясно, — с угрюмым смешком сказал Махоркин. — Приказ есть приказ. Знаем. Пользуйтесь.

Положив туго перебинтованную руку на живот и глядя перед собой в брезентовый потолок палатки, Махоркин как-то сразу и неожиданно успокоился.

— А я даже рад, что попал к вам, — сказал он Кате, которая рядом у столика набирала что-то из ампулы в шприц.

— Не стоит радоваться.

Глаза Махоркина болезненно блестели, и щеки, такие белые и худые еще недавно, когда его привезли, сейчас горели огнем. «Подскочила температура». Катя положила свою сухую прохладную руку ему на лоб. Лоб был горячий и слегка влажный.

— Я дам вам сейчас таблетку. Жаропонижающее...

Махоркин прикрыл ладонью своей правой, здоровой руки ее маленькую, все еще лежавшую на лбу руку и улыбнулся:

— 3-зачем? Н-не надо. — Он помолчал, не отрывая взгляда от ее лица, потом спросил: — С-серьезно, в ме-медсанбат?

— Да.

Осторожно убрав руку, Катя отошла и уже у ящика с медикаментами, разыскивая аспирин, оглянулась. Махоркин опять глядел на нее не мигая.

— А здесь н-никак нельзя остаться?

— Нет. Мы всех эвакуируем.

— Ж-жаль... Оч-чень ж-жаль!

За Никитиной прислал главный хирург медсанбата Саркисов. Не поспав и трех часов, Ниночка чувствовала себя совершенно разбитой, кое-как умылась, взглянула в маленькое, книжечкой, карманное зеркальце и нисколько не удивилась своему измученному виду. Никогда еще медсанбат не был так перегружен, и никогда еще врачам и медицинским сестрам не приходилось так много и тяжело работать.

Открыв дверь в сортировочную, она зажмурилась от яркого электрического света. В лицо ударил густой застоявшийся воздух, пахнущий лекарствами.

— Привезли танкистов, — сказал Саркисов. — Извините, что поднял вас, но...

— Какие еще извинения? Надо так надо.

Раненых танкистов было одиннадцать, но только двое или трое из них не вызывали сомнения в том, что их удастся подправить и вернуть в строй. На остальных было страшно смотреть. Обгоревшие, кое-как перевязанные бинтами и какими-то тряпками, некоторые без шлемов, в одних гимнастерках, они неподвижно лежали на полу сортировочной, стонали, бредили, ругались.

Виктора Мазникова среди них не было, и у Ниночки сразу отлегло от сердца. Спросив у Саркисова, что надо делать, она взялась за работу, которая уже давно не была для нее новой.

Лишь часа через полтора дошла очередь до танкистов, которые были ранены легче своих товарищей. Один из них, низкорослый, плотный, с лицом, сплошь усеянным крупными коричневыми веснушками, был ранен осколками в бедро левой ноги, а левую руку его, чуть выше локтя, зацепила пуля крупнокалиберного пулемета. Но когда танкиста положили на стол, он улыбался и даже пробовал шутить.

— Попов? — не поднимая головы, спросила медсестра, оформлявшая документы.

— Точно так, — отозвался раненый. — Попов Василий, гвардии старшина, механик-водитель...

— Ясно, ясно.

— Вы не спутайте, тут до меня тоже Попов Василий был. Тот башнер. Нас в «девятке» двое Поповых-то...

«В «девятке», — Никитина, снимавшая ему повязку, прислушалась. Этот старшина служил с Виктором в одном полку.

— Ну как, доктор? — скосив на Саркисова глаза, с невеселой усмешкой спросил Попов. — Накрылась моя ножка? Или еще потопает?

— Определенно, старшина, потопает!

— Психология?

Саркисов не понял:

— Какая психология?

— Внушаете мне бодрость и уверенность? На нервную систему воздействуете? Или честно?

— Гм... — улыбнулся хирург, — А вы, однако..,

— Мы народ прямой.

— Честно: потопает.

— Ну спасибочки.

Никитина отошла к другому раненому, по слушала теперь только то, что говорил Попов.

— Где это вас? — помолчав, спросил у него Саркисов.

— Под Генрихом. Машину подбило, мы с радистом-пулемётчиком через десантный люк выскочили, думали, гусеница... Ну, его сразу, а я вот в вашем хозяйстве теперь. Видно, отвоевался.

Почему же?

— Ясней ясного. Война быстрей кончится, чем я поправлюсь. До Берлина-то пустяки осталось.

— Радоваться надо, доживете до победы.

— Счастливые, конечно, люди будут, которые доживут, — вздохнул старшина. - А у пас сегодня в роте человек пятнадцать свой боевой путь закончили. Слышал я, будто даже командир роты со своим экипажем сгорел. Наверно, точно так и вышло, не вернулась его «тридцатьчетверка»... Не повезло капитану. В Будапеште отца потерял, был у нас командиром бригады. Мазников, гвардии полковник, слышали, наверно?

— Да, да, слышал, — кивнул Саркисов,