Юла и якорь. Опыт альтеративной метафизики

Существенная разница, однако, в том, что в физике эффективные теории выстроены в основном иерархично, что же касается психической реальности или «эффективных практик» в составе человеческой деятельности, то они располагаются в основном квадратно-гнездовым способом. Комплектующие психического уже приходилось сравнивать с многогранником, имеющим взаимно-трансцендентные стороны, количество которых точно не известно, и при этом вращающимися так, что каждая грань в момент ее фиксации представляет собой все сознание. Это также означает, что осцилляция «ваза – два профиля», будучи всего лишь бинарной, далеко не исчерпывает всех уровней собственной точности или эффективных теорий, хорошо описывающих определенный регион сущего. Главное, что всякий раз перед нами все сознание, поэтому самовращающийся многогранник психического не распадается, а его конденсат собирает в себе весь универсум психического и символического, не теряются и прошедшие состояния. Совокупность измерений может быть свернута, но все останется в игре.

Мусорное ведро Фрейда было противопоставлено швабре Витгенштейна. Действительно, психоанализ имеет дело с самыми разнородными отходами психической деятельности: со сновидениями и их обрывками, с оговорками, обознатушками, завалившимися куда-то совсем далеко детскими воспоминаниями. Именно они заполняют контейнер анализов, который можно поставить рядом с набором пробирок, содержащих чисто физиологические анализы. Но в таком случае прямым аналогом или конкретным воплощением швабры Витгенштейна будет кушетка психоаналитика, возлежание на которой как раз и сопровождается частным выметанием всего забившегося в щели между хорошо подогнанными паттернами психической жизни. При этом нам совсем не обязательно считать поиск первичной сцены действительной целью всего процесса; даже установление скрытого смысла сновидения может рассматриваться как эпизод. Чего? Да как раз увлекательной языковой игры в смысле Витгенштейна. Вслед за Фрейдом это можно назвать игрой в реставрацию Рима. В самом деле, проводятся археологические раскопки, панорама постоянно сверяется с имеющимися антикварными картами и труднодоступными источниками, детали и фрагменты как бы извлекаются из новых, позднейших целостностей, которые, в свою очередь, экранируются маскировочной сеткой. Руины достраиваются в воображении до величественных зданий, каковыми они, предположительно, когда-то и были. Участники игры как бы облачаются в римские тоги и говорят на смеси детского языка и варварской латыни. Действительно ли благодаря этому преодолевается фрустрация и устраняется невроз, сказать трудно. Но совершенно точно избывается и утоляется тоска по полноте собственных времен – та, о которой писал поэт:

Мне жаль не узнанной до времени строки.
И все ж строка – она со временем прочтется,
и перечтется много раз, и ей зачтется,
и все, что было в ней, останется при ней.

Но вот глаза – они уходят навсегда,
как некий мир, который так и не открыли,
как некий Рим, который так и не отрыли,
и не отрыть уже, и в этом вся печаль.

(Ю. Левитанский)

Психоанализ и вправду представляет собой образцовую археологию души – как некий Рим, который все-таки отрыли, восстановили, восполнили столь волнующую лакуну бытия-присутствия, которая казалась навеки провалившейся между вазой и двумя профилями. Точная хронология слоев «отрытого Рима» при этом в любом случае остается под вопросом, но это и не столь важно, ведь и само узнавание отнюдь не следует точной хронологии, а оно и есть важнейший стимул этой игры. Ну а если еще в реставрированном замке удастся обнаружить утерянную вещь, которая с тех пор была не на месте и потому никак не узнавалась, то мы имеем дело с дополнительным бонусом, который Фрейд назвал отреагированием.