Юла и якорь. Опыт альтеративной метафизики

«Наконец желанный сон, этот всеобщий успокоитель посетил его; но какой сон! еще несвязнее сновидения он никогда не видывал. То снилось ему, что вокруг его все шумит, вертится, а он бежит, бежит, не чувствуя под собою ног… вот уже выбивается из сил… Вдруг кто-то хватает его за ухо. “Ай! Кто это?” – “Это я, твоя жена”, – с шумом говорил ему какой-то голос. И он вдруг пробуждался. То представлялось ему, что он уже женат, что все в домике их так чудно, так странно: в его комнате стоит вместо одинокой – двойная кровать. На стуле сидит жена. Ему странно; он не знает, как подойти к ней, что говорить с нею, и замечает, что у нее гусиное лицо. Нечаянно поворачивается он в сторону и видит другую жену, тоже с гусиным лицом. Поворачивается в другую сторону – стоит третья жена. Назад – еще одна жена. Тут его берет тоска. Он бросился бежать в сад; но в саду жарко. Он снял шляпу, видит: и в шляпе сидит жена. Пот выступил у него на лице. Полез в карман за платком – и в кармане жена; вынул из уха хлопчатую бумагу – и там сидит жена… То вдруг он прыгал на одной ноге, а тетушка, глядя на него, говорила с важным видом: “Да, ты должен прыгать, потому что ты теперь уже женатый человек”. Он к ней – но тетушка уже не тетушка, а колокольня. И чувствует, что его кто-то тащит веревкою на колокольню. “Кто же это тащит меня?” – жалобно проговорил Иван Федорович. “Это я, жена твоя, тащу тебя, потому что ты колокол”. – “Нет, я не колокол, я Иван Федорович!” – кричал он. “Да, ты колокол” – говорил, проходя мимо, полковник П*** пехотного полка. То вдруг снилось ему, что жена вовсе не человек, а какая-то шерстяная материя; что он в Могилеве приходит в лавку к купцу. “Какой прикажете материи? – говорит купец. – Вы возьмите жены, это самая модная материя! очень добротная! из нее все шьют теперь себе сюртуки”. Купец меряет и режет жену»[31].

Тут содержание черных дыр или, правильнее будет сказать, микроскопических, но бездонных черных полосок, представлено во всей красе. Гоголем образцово выполнена именно общая реставрация, ни одна примесь не отвергнута. Все близлежащие интенции сознания отключены и на свет божий извлекается то, что сам Гоголь определяет как «черт-те что». Писатель был непревзойденным мастером подобных извлечений, и, на мой взгляд, собрал самую репрезентативную коллекцию чертовщины во всей мировой литературе. И если хочется отвлечься от навязчивой интенциональности любого рода, то добро пожаловать к Гоголю, у него есть все, что можно найти между вазой и двумя профилями…

Фрейд обладал не меньшей зоркостью, чем Гоголь, но принцип проводимой им реставрации иной. Помимо швабры Витгенштейна, он применял что-то вроде магнита, магнетического взгляда, способного выхватывать особого рода обломки, имеющие то или иное отношение к сексуальности. Они, как намагниченные стружки в разнородном хламе (в космической пыли), цепляются друг за друга и образуют нечто связное, нечто, имеющее вид истории, внятного побудительного мотива, который остается только обнаружить. А уж если что-то в межзвездной пыли таким образом подобрано и сгруппировано, то отыскать его не проблема, особенно после настойчивых подсказок и преодоления сопротивления.

Сновидения и навязчивые состояния как улика детских сексуальных фантазий есть, скажем так, дело тонкое. Если мы опять обратимся к не столь избирательной, но зато более репрезентативной подборке Гоголя, то можно будет припомнить и полеты на метле, и многочисленные явления чертовщины и повышенной странности мира, столь же легко исчезающие из памяти, как и сексуальные фиксации. Еще чаще в проемах обнаруживается винегрет «неадекватных рефлексов», исследованных Б. Ф. Поршневым в качестве древнейшей платформы будущего сознания – зевания, почесывания, восклицания, – все, что можно было бы назвать бессмысленным, если бы оно не было до-смысленным, чем-то в итоге сам смысл породившим. Археологически реставрированная целостность такого рода может быть не менее убедительной, чем универсальная мотивация Фрейда со всеми ее вытесненными ответвлениями.

Ну и конечно, спонтанные комбинации крутоного-нерасчленнорукости, которыми так богат всякий хаос. Их прекрасно демонстрирует сон Ивана Федоровича Шпоньки – да и каждый без труда вспомнит что-нибудь свое в том же духе. В не меньшей степени, чем сплетение картинок, сюда же относится и игра слов и даже дословесной фонетики: эхолалия и вообще спонтанная паразитарная вокализация – застигнутый за ней человек может быть не менее смущен, чем в случае обнаружения фрагментов перверсивной сексуальности вроде подглядывания (вуайеризма).