Юла и якорь. Опыт альтеративной метафизики

Но властвует в мире интимьера именно просвет, взаимная светимость желаний, смыслов и символических репрезентаций в друг друге. В зависимости от установки «интимьер» можно описать по-разному, чаще всего для описания феномена используется логика соблазна – от Марселино Фичино до Лакана и Бодрийяра, и если современные аналитики описывают эффекты обольщения через игру означающих и означаемых, то эпоха Возрождения проводит прямые параллели между колдовскими чарами и чарами прелестницы[69]. Но проникновение в детали не входит сейчас в нашу задачу, нам нужно осмыслить вот что. Кинематограф «интимьера» стал сферой истинной видимости, взошедшей над горизонтом в начале Нового времени и продержавшейся несколько столетий. Начиналось все как модификация куртуазной любви, но затем истинная видимость «интимьера» сменила множество ипостасей: она была эйдосом иновидимости французской салонной культуры, составив часть всемирной притягательности Парижа. Явленность «интимьера» была тем скрытым, но удивительно мощным силовым полем, топографию которого так и не раскрыл психоанализ, несмотря на весь свой культ проницательности и отслеживания первичных сцен. Среди прочих ипостасей истинной видимости «интимьера» достойны упоминания и Голливуд, и Америка «Великого Гэтсби», и условный «Амаркорд» и советский флирт, едва ли не самый интересный феномен поздней советской эпохи.

Эта «истина своего времени», намытая однажды хронопотоком и воссиявшая на долгие времена, была в конце концов смыта или, лучше сказать, окна взаимной светимости захлопнулись и свое иное перестало просвечивать сквозь свое собственное.

Следующее же время оказалось небогатым на истины. Или мы, быть может, просто ждем, когда растает сахар.

* * *

Вместе с «интимьером», являвшим целую панораму взаимной светимости и прихотливой иновидимости, взошла когда-то и сфера ренессансного искусства. В ней объединились или, лучше сказать, соотнеслись, отчасти те же, отчасти соседние хронопотоки, образовав изохронную фигуру. То, что явлено в «интимьере» и в европейской живописи, мы смело можем назвать близкородственными истинами, имеющими общие корни и общие ветви. Сюда же примыкает и кинематограф, присоединившийся позднее.

Близкородственный иллюзион вошел в состав Галилеевой науки, хотя наука в целом как общеевропейский феномен, как плоть от плоти фаустовской цивилизации, не сводится к этому важному компоненту; для понимания такой уникальной, исторически меняющейся композиции, как европейская наука, требуются многие разнородные компоненты синтеза.

Сейчас нас непосредственно интересует исследование истины, ее топологии и ее горизонтов, и, стало быть, следующие вопросы: «Какими истинами насыщено то или иное время? Как и насколько реальность времени определяется этими имеющимися совпадениями? Насколько экзистенциальное измерение задается именно истинами времени? Что предшествовало и сопутствовало этим взошедшим на рубеже Нового времени изохронным фигурам взаимной светимости? Каков их полный список? И, конечно же, что с ними происходило и происходит сейчас?»