Юля

С Анькой Юля когда–то вместе ходила в школу, дружила, ездила по вербовке на работу, и там, далеко от дома, они вскоре вышли замуж: Юля — за Геннадия, молодого, красивого и веселого шофера, Анька — за начальника участка, пожилого, лысого, молчаливого и доброго человека.

У Юли, как она раньше ни радовалась своей удаче и ни посмеивалась в душе над Анькой, семья не сложилась, Анька же и теперь жила со своим мужем, была, по ее словам, очень счастлива, когда присылала письмо, всегда чем–нибудь хвасталась: то тем, что муж повышение получил и большую зарплату, то новой, еще большей квартирой, то какими–нибудь дорогими покупками или тем, что они куда–то далеко ездили отдыхать…

Юля знала, что Анька придет вечером и опять будет хвастаться и растревожит душу. Очень не хотелось с ней встречаться.

3

Пока Юля разгрузила дрова, распрягла коня и отвела в конюшню, пока вернулась домой, завечерело. Высоко и ярко краснело небо на западе, сверху прижал морозец, дохнуло свежестью. Земля, размякшая за день, начала подсыхать, твердеть, но все равно пахло весной. Весна чувствовалась во всем: в запахе оттаявшей прошлогодней травы и сырых щепок, в холоде песка и старого снега, в слабом запахе молодого ледка и тревожных весенних запахах в воздухе. Властно наступала ранняя весна.

Едва Юля успела снять верхнюю одежду, переодеться и переобуться в домашнее, теплое, как услышала в сенях шаги. Подумала, что это идет ее бывшая подруга, Аиька, но потом поняла, что за дверью не женщина: шаги были тяжелые, мужские.

Кто–то в сенях торопливо нащупал ручку, открыл дверь и вошел в хату. Это был Микола — в той же одежде, в какой его видели в лесу, с ружьем в руках. Видно, он где–то немного выпил: на тонких губах блуждала игривая улыбка, широкоскулое лицо еще больше раскраснелось, в карих глазах поблескивали веселые огоньки. Он поставил в угол ружье, поздоровался. Петьке и старухе, которые сидели на печи, дал помятых за день в кармане теплых конфет.

— А для тебя, молодица, ничего нет, — усмехнулся он, ущипнув Юлю: — Ты сама мне кое–что должна…

Трезвым он был молчалив и стеснителен, а выпил немного и осмелел.

— Садись, Микола, — усмехнулась и Юля в ответ, шутливо оттолкнула его, смахнув полотенцем со стола хлебные крошки, накрыла стол скатертью.

— Все гонишь меня от себя, — уже не смущаясь, покачал головой Микола, снял шайку, повесил на гвоздик, достал из кармана расческу и, пригладив мягкие русые волосы, сел на скамью, при матери пошутил: — А могла бы уже и не отгонять… Пригласить, когда дома бы никого не было.

— Выдумываешь ты что–то, — стыдливо снова усмехнулась Юля, — зашел вот в хату, мы и рады.

— В эту хату я мог бы не гостем заходить, а хозяином…

— Что говорить о том, чего не вернешь, — все еще усмехаясь, сказала Юля, но сердце больно заныло. — Слава богу, и я жива, и ты жив, хозяин, семьянин.

— Ну да, семьянин, — согласился Микола, окинув ее ^асковым, добрым взглядом.

Юля не выдержала его взгляда, пошла в кладовку. Достала из низенькой, с пострескавшейся крышкой кадушки кусок соленого сала, отрезала от него часть, взяла из пустой бочки припыленный кувшинчик домашнего пива. Кувшинчик берегли в бочке не так от чужих глаз, как от Петьки и кур, чтоб нечаянно не разбили.

— Включи плитку, поджарь сало, — сказала мать, увидев, что Юля положила сало на деревянный кружок, режет его на кусочки и кладет на тарелку, — что ты даешь человеку сырое, холодное. Он и так за день по лесу натоптался, намерзся, рад будет укусить теплого.

— Не надо, тетка Наталья, — отказался Микола, опершись локтями на стол. — Я человек свойский, не спесивый. Да и мне не так хочется выпить и закусить, как посидеть, поговорить. Не жарь, Юля, — махнул он рукой, — ставь так и садись сама. И вы, тетка, идите, выпейте немного пива, чтобы дрова хорошо горели.

— Разве капельку мне, сынок, да за дрова, — старуха охотно сползла с печи и сама чуть–чуть налила себе в стакан пива, — Выпей, Микола. Спасибо, что отпустил нам березняка, может, там позже и еще чего дашь. Сам знаешь, без мужчин живем. И я, старая, и она, молодая…

— Мама, — смущенно остановила Юля мать.

— Что — мама! — возразила та, всегда смелая в таких вот хозяйственных делах (Юля порой то же думала, но не могла так откровенно попросить Миколу даже о чем–нибудь важном, она всегда долго мучилась, думая, как и с какими словами обратиться к нему.) — Мама, мама! Если мама сама не попросит, так ты вовек не попросишь.

— Не будете, тетка, без дров, — улыбался Микола. —

Подсохнет немного — соснового или елового хвороста соберете, сухостоину какую–нибудь повалите. Не будет печь без огня. Ну, будем здоровы, бабы!

Все чокнулись и выпили. Старуха взяла кусок хлеба и ломтик сала и полезла на печь; за столом остались только Микола и Юля, сидели и закусывали. Юля ела и старалась не встречаться глазами с Миколой, который теплым взглядом окидывал ее лицо, красивую длинную шею, высокую грудь под шерстяным свитером.

— Так намучилась, молодица, сегодня? — спросил Микола, будто и шутя, как бы сочувствуя.