Юля

— Мой ты сынок, Микола, разве это женская работа в лесу? — ответила вместо дочки Наталья. — Надо ведь большую силу иметь, чтобы срубить дерево и притащить, на сани положить… Мужчина тюкнет раз, так топор почти весь войдет в дерево, а баба долбит, как дятел…

— Ия, тетка, ей нынче то же сказал: не ей с дитем в лес ездить, дома дрова пилить и колоть, пахать, сено косить. Не женская это работа, даже не каждому мужчине она под силу. Бывает, что и они надрываются, — говорил Микола, закусывая. — Хватит вам, тетка, горевать, страдать на тяжелой хозяйской работе, делать все за себя и за мужчину. Вышло так с Юлей, что же сделаешь, вышло, всякое на свете бывает. Но теперь нечего молодицу печалить, ей же еще и тридцати нет, женщина в самой красе и силе, да еще какая женщина! А вы ее под замок. Не надо так печалиться, губить себя, прятаться в этой хате, не все еще потеряно. Как раз все еще может быть…

Этот разговор тревожил Юлю, вызывал в памяти многие воспоминания, заставлял думать о своей теперешней жизни, так волновал, что к горлу подкатывал горький комок, на глаза наворачивались слезы. Юля молчала, старалась сдержаться, не заплакать. Она и сама хорошо, может, лучше всех знала, что не удалась ее жизнь, не повезло ей, хотя и очень хотела, чтоб у нее все было, как у всех добрых людей. Хотела, стремилась к этому, как только могла, но все получается не так, как ей хочется, совсем иначе определила судьба.

— Что я тебе, Миколка, могу сказать, — промолвила старуха, — вот ты говоришь: хватит вам горевать без мужчины, не надо ее печалить, держать под замком. Мой муж умер, как ни старайся, не поднимешь его. А у нее… Я и до сих пор не знаю, что у них там вышло, почему они не поладили? Что я могу сделать? Побить ее, поругать, заставить вернуться к нему? Нет… Она не маленькая, вон первая седина в волосах появилась. Я не гнала ее из дома в ту вербовку, не сводила и не разводила с тем и теперь ей не указываю. Взрослая, пусть глядит сама. Мне будет хорошо, если ей и ребенку будет хорошо…

— И не пишет зять писем, не собирается сюда приехать, забрать их? — опять у старухи, а не у Юли спросил Микола.

— Ничего не могу тебе сказать, Миколка, — Наталья старалась и правду не скрыть, и дочку не обидеть. — Может, ей, — она кивнула на Юлю, — почтальонка что–нибудь и приносит, но я никаких писем не видела. Но, думаю, если бы хотел жить вместе с семьей, то не один раз приехал бы, ползал бы тут каждый день, на коленях бы умолял. Ой, Микола, человек ты свой, никому лишнего про нас не скажешь: как вышла замуж, так и живет! Ну, зачем было ехать из дома в белый свет, сходиться с чужим человеком? Разве тут, дома, работы не было, разве свои хлопцы замуж не взяли бы? Вздумала и поехала, решила и сошлась, теперь разошлась, печалится тут, как ты говоришь…

— Перестаньте, мама, — снова попросила Юля, — не надо больше говорить. Помолчите лучше.

— Вот и весь ее разговор со мной — перестаньте, да помолчите, — обиделась Наталья, — живет другой год, как вернулась оттуда, и до конца мне не расскажет, что же там вышло? Он приезжал, так почти выгнала его. Порычали, как собаки, и разбежались.

— В деревне всякое об этом говорят, — сказал Микола, — но я ничему плохому не верю. Кто и сочувствует, а иной только рад языком почесать. Да кто может знать, что там вышло, если никто ничего не знает. Но я знаю одно: нелегко все это, жизнь если и не испорчена навсегда, то искалечена — это все равно что в вилах один зубец сломать.

— Находятся люди, что не только жалеют, но и сватаются, — сказала Наталья. — На днях здешний учитель, такой толковый, степенный человек, приходил, хлопчику конфеток дорогих принес, мне печенья, а ей духи, меня все по батюшке называл, расспрашивал, как живем. Как я поняла, хочет к нам в примаки пристать. Но она перекинулась с ним одним–другим словом и ушла из хаты. Шофер борисовский, тоже важный человек, на днях сватался, в город на двух детей брал. Наотрез ему отказала. Не знаю, что будет, как дальше жить станет.

— Мама, я же просила вас, — поморщилась Юля, не желая слышать больше этих обидных слов, — ничего вы не поправите, а душу мне растревожите. Что от того изменится, расскажу я вам все или не расскажу, будут люди знать или не будут?.. Все останется так же. Моя это боль, мне и переживать ее, мне и думать.

Она встала, посмотрела в окно: ей показалось, что во дворе кто–то промелькнул. Вгляделась в темень, но ничего не заметила и задернула занавеску.

— Давай, Микола, еще выпьем, — предложила она.

— Давай, Юлька. Я не могу тебе отказать. Хорошая ты, толковая баба. Ты, может, и не знаешь, как болит у меня душа из–за того, что у тебя все так. Если бы вышла за меня когда–то, не искала бы лучшего, хорошо, всем людям на зависть жили бы мы с тобой.

— Может, и очень я ошиблась, Микола, что не пошла за тебя, — призналась Юля, — молода была тогда, глупа, а ты не очень настойчив был. Ну давай, на здоровье!..