Юлий Даниэль и все все все

– Диссертация, – объясняла она свое долгое отвлечение от главного дела.

Диссертация Ирины его не интересовала.

У него в доме водились старинные куклы-дамы, тоже красавицы. Он наряжал их в лионский бархат, в ажурные шляпы, в тропические перья и севильские мантильи.

Они сидели всюду, бледные, зоркие, фарфоровые идолы. Принимали жертвы от хозяина, с неистовым азартом отправлявшего культ, радевшего как жрец у алтаря: черепаховые пудреницы величиной с орех и хрустальный башмак.

Говорят, в ридикюле одной куклы хранилось любовное письмо, писанное рукою Параджанова.

Иногда он их дарил.

Мой дом – Сурамская крепость

А он был похож на крепость, этот самый параджановский дом на вершине узкой улицы Мецхи. Так по-горному круто взмывала она вверх, будто наверху ее поджидали орлы и снега.

Дом был похож на деревянную декорацию старой крепости, он уже разрушался, по-стариковски скрипел и ворчал, и лестница, горной тропой взбиравшаяся на второй – к Параджанову – этаж, могла обвалиться в пропасть.

Но дом был полон достоинства и какого-то расслабленного радушия, принимая гостей, друзей, врагов наконец, да и вообще кого попало. Крепость, конечно, но ведь тбилисская крепость.

Только в Тбилиси были такие дома, такие гости, такие соседи. Много было соседей внизу, но двор был похож на павильон, выстроенный специально для съемок: «Параджанов в тбилисском доме своего отца».

Фильма такого не было, зато в доме постоянно творился театр, возникали и исчезали маленькие театрики, ежедневно или ежеминутно. Покорные его воле, играли там люди и вещи и собирались зрители, а иногда в них не было нужды. Он был, как говаривали в прежние времена, Директором Театра Жизни.

Три тбилисских свидания с Параджановым в разные годы я хочу хранить в памяти как одно. В едином пространстве встречи, среди множества эпизодов, я выбираю здесь три спектакля, три маленьких театра.

Театр одного актера.

Театр одного букета.

Театр даров.

Место действия – дом Параджанова, его дом – его крепость. Крепостной театр, если угодно.

Ремарка: это не было встречей со мной. Параджанов встречался с Юлием Даниэлем, которого очень любил. А я была рядом.

Мы оказались в Тбилиси как раз тогда, когда он вернулся в свой дом. Вечерами у него, естественно, собирались гости. Он угощал новеллами о своих злоключениях, слухи о них мгновенно облетали город. Две дамы из Москвы от его рассказов осунулись, стали бледны. Настоящий ад этот лагерь, ужас, что там творилось, были эпизоды – они и шепотом не решались повторить. Несчастный Параджанов. А сейчас? Сидит без работы. Жить не на что.

Узнав, что Юлий в Тбилиси, он тотчас послал за нами.

Мы пошли. И попали на грандиозный спектакль, данный в честь нового гостя.

– Вы опять здесь? – встретил он двух московских дам. Дамы не ушли. Он был раздосадован. Публика прежних представлений ему сегодня не подходила:

– Юлий, я их там научил резать камеи. Друзья присылали камни. Сердолик, агат, аметист. В лагере были такие таланты! Вы ведь знаете, какие там люди. Был один Вася. Не Вася, а Бенвенуто Челлини. Сейчас покажу его фотографию. Вася Золотые руки, была же утром фотография, кто взял?

О Вася! Отца зарезал, мать… Вот он, смотрите!

А, нет, это не Вася, это Пазолини.

Этика зэка множилась на вельможный гонор.

Юлий сидел в политлагерях. Рассказывать при нем про уголовные кошмары не допускала гордость.

Спектакль был каскадный, знай наших. С клоунадой, с штуками, свойственными всем плутам ярмарочных подмостков.

– Но вы же придете еще? А я непременно найду Васю. Вам обязательно нужно его видеть, верьте слову. Рустам, иди сюда. Рустам тоже большой талант.

Гости прибывали, вытаскивая из сумок еду. Параджанов приказал подать бесценные тарелки семейного сервиза, продолжая говорить, перебирать альбомы, рассыпать и собирать портреты, рисунки, итальянские письма, французские газеты, ругаясь и причитая по поводу пропавшего изображения незабвенного Васи Челлини.

Между делом он украдкой подсунул мне рисунок, выполненный им в лагере с большим мастерством. Я рассматривала утонченные линии – как он рисует! Он наблюдал за мной кротко и невинно. О том, что именно там нарисовано, я догадалась через несколько лет. Он продолжал ругать тбилисскую киностудию: «До того дошли, что предложили играть Карла Маркса. Борода похожая. Я бы им сыграл!»

Борода была как у венецианского дожа.

Впрочем, не помню, как выглядели дожи, но он бесспорно был немножко венецианцем, купцом, мавром, кудлатым львом на площади Святого Марка. Или вышел из фильма Феллини. Или был в толпе карнавала, в парче, в мехах, в маске Сергея Параджанова.

Оказавшись однажды осенью в Тбилиси, мы, прежде чем идти в параджановский дом, отправились на базар отобрать для него цветы. Нам везло. Были сиреневые мелкие розы и фиолетовые хризантемы, светло-лиловые колокола и тусклое серебро сухих трав. Я перевязала наш изысканный сноп брабантскими кружевами, прихваченными из дома, из бабушкиной шкатулки – в подарок параджановским куклам.