Юлий Цезарь. Политическая биография

Вероятно, самым близким человеком из собственной семьи был Катон. В детстве Брут воспитывался в его доме, и дядя всегда был для него эталоном политического и морального поведения. Хотя Брут был враждебен Помпею, бывшему виновником гибели его отца (Plut. Pomp., 16; Brut., 14), в 49 г. он оказался в лагере помпеянцев. Естественно, он последовал не за Помпеем, а за Катоном, однако в 48 г. после Фарсала сдался Цезарю. В 47–45 гг. Брут был наместником Цизальпийской Галлии, а в начале апреля 45 г. вернулся в Рим (Plut. Brut., 6; Cic. Brut., 114; Att., XII, 29). Похоже, что после этого возвращения он снова становится оппозиционером. Брут пишет похвальное слово Катону, женится на Порции, своей кузине, дочери Катона и вдове М. Бибула (Cic. Att., XIII, 17, 1; 37, 3; Plut. Brut., 13), и еще более сближается с Цицероном, с которым его и ранее связывали тесные дружеские и интеллектуальные связи. С другой стороны, Брут имел очень неплохие карьерные возможности: в 44 г. он стал претором и по желанию диктатора получил самую престижную городскую претуру, а на 41 Т. Цезарь наметил его в консулы (Plut. Caes., 62; Cic. Fam. XII, 2). Блестящее продвижение Брута часто связывали с отношениями Цезаря и Сервилий. Возникла легенда, что Брут был внебрачным сыном диктатора (Plut. Brut., 5), что, однако, невозможно — в период романа Цезаря и Сервилий ее сын был уже взрослым человеком. Судя по всему, во время гражданской войны заканчивается и этот длительный любовный роман: так или иначе, Сервилия была одной из тех, кто активно втягивал Брута в заговор.

Гай Кассий Лонгин был, вероятно, самым крупным из оставшихся помпеянских военачальников, позже именно он возьмет на себя реальное командование армией республиканцев. Кассий и Брут породнились, сестра Брута Юния стала женой Кассия (Plut. Brut., 7; Тас. Ann., III, 76). Как и Брут, Кассий был претором 44 г., далее Цезарь, вероятно, предполагал сделать его наместником Сирии и использовать его опыт участия в войнах с парфянами в 53–51 гг.

Вопрос о целях заговорщиков тесно связан с их положением. Как видно, все три лидера заговора занимали видное место в цезарианском окружении, а Децим Брут даже попал в число наследников. Впрочем, они были скорее руководителями «второго эшелона», уступая Антонию, Лепиду, а теперь уже и Октавиану. Чтобы выйти на первые роли, надо было найти другую, не менее сильную идейную основу, каковой могла стать идея «республики» и «свободы». Именно поэтому на первый план выдвигаются «идеологи», Брут, а затем и Цицерон. Наши источники расходятся в вопросе о непосредственном инициаторе. Николай Дамасский считает таковым Брута, за ним следует Дион Кассий (Nic. Dam. Vit. Caes. fr. 19; Dio., 44, 14), Аппиан, Веллей и Светоний склонны считать, что инициатива была одновременной, не решаясь отдать пальму первенства кому-либо из двоих (Veil., II, 56; Suet. Iul., 81; Арр. B.C. II, ИЗ) и только Плутарх подробно описывает, как Кассий (не без помощи Сервилии) постепенно затягивал Брута в заговор (Plut. Brut., 9–10). У нас нет оснований отвергать версию Плутарха, фактом остается одно — как только Брут вошел в заговор, роль лидера со всеобщего согласия перешла именно к нему.

Идея «республики» (вероятно, Брут был одним из немногих ее искренних сторонников) была не единственным, за что пошли в бой заговорщики. Непременно присутствовали и желание отомстить за поражение, особенно сильная у бывших помпеянцев, и разочарование и недовольство Цезарем у его бывших соратников. Многие помпеянцы были вынуждены служить Цезарю, и едва ли делали это охотно, а показателем этих настроений может служить поведение Цицерона, вылившего на покойного диктатора всю свою ярость за вынужденные слабости и компромиссы. Наконец, у некоторых руководителей заговора могли быть и личные амбиции. Плутарх прямо намекает на Кассия (Plut. Brut., 29), подобные планы могли быть у Децима и даже у Марка Брута. Жизнь все больше требовала единоличной власти, и если ведущие заговорщики претендовали на роль «принцепсов», то более мелкие боролись за место в политической элите.

Впрочем, именно «республиканская идея» была самым опасным оружием против Цезаря, и именно она угрожала свести на «нет» все его конструктивные преобразования. Диктатору предстоял последний, быть может, самый сложный бой в его жизни. Последние месяцы показали, что он не был пассивной жертвой, однако борьба с идеей оставляла очень ограниченные возможности. Репрессии исключались — они дискредитировали бы и самого Цезаря и его политику милосердия и, напротив, лишь подтвердили бы «правоту» тех, кто считал Цезаря «новым Суллой». Нельзя было показать страх, а потому оставались другие, более тонкие методы.