Юлий Цезарь. Политическая биография

Несколько по-иному рассказывает историю Аппиан. Видимо, накануне праздника кто-то из чрезмерных поклонников Цезаря украсил венком с белой лентой одну из статуй диктатора. Трибуны Марулл и Цезетий разыскали этого человека и бросили в тюрьму, заявив, что выполняют волю диктатора, многократно порицавшего подобные манифестации. Тогда же случилась история с приветствием и изящным ответом Цезаря, после чего Цезетий и Марулл снова разыскали этих людей и начали суд над их лидером. Цезарь выступил в сенате с речью против трибунов, якобы обвиняющих его в тирании, и лишил их должностей и мест в сенате (Арр. B.C. II, 107–108). Только после этого произошла процедура на Луперкалиях, когда Антоний трижды возлагал диадему на голову Цезаря, а тот трижды ее отклонил (Ibid., II, 109).

Дион Кассий скорее следует Плутарху. Статуи Цезаря еще до Луперкалий были украшены венками, а трибуны к удовольствию толпы сняли эти украшения, чем вызвали недовольство Цезаря и восторг народа. После этого диктатор публично заявил о нежелании брать царский титул, снял трибунов с должности и исключил из сената, а затем уже и последовал праздник и эпизод с Антонием (Dio., 44, 10–11). Точно в той же последовательности рассказывает историю Светоний, завершая ее тем, что Цезарь был опечален, что «у него отняли славу отказа» (ereptam gloriam recusandi — Suet. Iul., 79).

Рассказы несколько отличаются. Если у Плутарха поступок трибунов является смелым протестом если не против властолюбивых планов диктатора, то, по крайней мере, против энтузиазма его неумеренных поклонников, то у Аппиана действия Цезетия и Марулла выглядят откровенной провокацией. Рассказ Диона Кассия и Светония также показывает, что трибуны достаточно навязчиво шли на срыв цезарианской демонстрации. При помощи Антония Цезарь хотел публично опровергнуть слухи о «коронации». Похоже, ему это удалось, разговоры приняли косвенный характер, хотя опасения, что диктатор продолжает постепенно готовить общество к переменам, полностью не исчезли. Гнев Цезаря в ситуации с трибунами вполне понятен, последние частично сорвали эту тщательно продуманную акцию. Показателем успеха Цезаря было то, что кампания приняла более скрытые формы. Возможно, именно в последний месяц стали в изобилии появляться подметные надписи или бюллетени на выборах, на которых писали имена Цезетия и Марулла. Две ранее (и далее) безвестных трибуна неожиданно стали символом сопротивления «тирании» (Suet. Iul., 80, 1).

Наступал срок отъезда Цезаря на войну и, вероятно, в этой связи встает вопрос о том, знал ли Цезарь о подготовке покушения и почему он реагировал именно таким образом? Именно здесь мы входим в глубинные пласты назревавшей трагедии. Плутарх сообщает о доносе Артемидора (Plut. Caes., 65), согласно Аппиану, доносов было несколько (Арр. B.C. II, 116). Более того, само поведение Цезаря показывает, что если он и не знал о деталях назревавшего заговора, то общую ситуацию понимал достаточно ясно. Как сообщает Аппиан, диктатор открыто жаловался на несправедливые обвинения и намерения его убить (Арр. B.C. II, 109). Если бы Цезарь принял решение раскрыть заговор и начать с ним борьбу, он, несомненно, смог бы его ликвидировать.

Рассматривая деяния великих людей, мы видим все тот же парадокс. Выясняется, что у них было немало возможностей избежать своей участи. Сократ мог избежать смертного приговора, использовав речь, написанную Лисием, или просто (чисто формально) покаявшись перед своими судьями, а после обвинительного приговора, он мог бежать или откупиться при помощи богатых друзей. Иисус знал о предательстве и своей будущей судьбе. Вместе с тем, оба предпочли стать жертвами, сделав это, вероятно, потому, что иной вариант заставил бы их отойти от своих принципов и потерять все или слишком многое. Цезарь имел и другие возможности, но все они оказывались неприемлемыми. Расправа над заговорщиками лишь «подтвердила» бы обвинения в тирании, другие меры, как усиление охраны или отмена сенатского заседания были паллиативами и тоже означали бы отход от принципа. На предложение снова взять охрану, которая была у него во время испанской кампании, Цезарь ответил, что охрана — это «примета того, кто живет в постоянном страхе» (Арр. B.C. I, 109). «Республиканская идея» была страшным противником, и мученики были одним из ее орудий. Цезарь мог вспомнить о Катоне, Петрее или самом Помпее Магне. Сейчас он сам оказался в таком положении.