Юлия Данзас. От императорского двора до красной каторги

Когда во время эпидемии никто не хотел добровольно ухаживать за тифозными больными, «баронесса» вызвалась сама, сказав, что она «работала три года хирургической сестрой в царскосельском лазарете» (чего на самом деле не было), и ее примеру последовали несколько женщин (но «среди них не было ни одной из „обособленного“ кружка, хотя в нем много говорили и о христианстве, и о своей религиозности»). «Баронесса» работала днем и ночью, работала так же тихо, мерно и спокойно, как носила кирпичи и мыла пол женбарака. С такою же методичностью и аккуратностью, как, вероятно, она несла свои дежурства при императрицах. Затем автор придумал романтический конец – «баронесса» заразилась тифом и умерла, до самого своего конца помогая другим: «Господь призывает меня к Себе, но два-три дня я еще смогу служить Ему. […] Они стояли друг против друга. Аристократка и коммунистка [начальница санитарного отдела лагеря]. Девственница и страстная, нераскаянная Магдалина»[36].

Бурман рассказал о случае с проституткой по прозвищу Смык, больной туберкулезом и отъявленной богохульницей, которую Юлии удалось подготовить к смерти, хотя она сама была слаба[37].

В конце сентября 1931 г. Юлию Данзас перевели на «материк», на ст. Медвежья Гора, в отдел статистики управления строительством Беломорско-Балтииского канала, – «обман[а], который стоил 300 000 человеческих жизней»[38]. Ее поселили в бараке с единственным окном, где теснились 400 заключенных; из них три четверти составляли уличные женщины.

Ходатайство Горького. Освобождение

Горький посетил Соловецкий лагерь в июне 1929 г. в ходе советской операции контрпропаганды, последовавшей за свидетельствами беглецов с Соловков – Созерко Мальсагова и Юрия Безсонова. Он с удивлением встретил там Юлию Данзас. Эта встреча была описана Андреевым еще в одной статье:

«При мне произошла следующая сцена. Горький прибыл в музей Соловецкого общества краеведения (СОК). Среди заключенных-сотрудников музея он с удивлением увидел Юлию Николаевну Данзас. Бывшая фрейлина императрицы, доктор истории Сорбонны, Юлия Николаевна какое-то время была председателем отделения Дома ученых на Таврической улице в Петрограде (после казни прежнего председателя этого отделения, академика Лазаревского). Известно, что Горький был заведующим Дома ученых и КУБУ (Комиссии по улучшению быта ученых). Он хорошо лично знал Ю. Н. Данзас.

– Юлия Николаевна! Вы здесь?

– Да, я здесь!

– На сколько лет?

– Пожизненно.

– Не может быть. Юридически максимум – десять лет (в 1929 г. в СССР еще не было приговоров на 25 лет).

– Так написано в моей карточке – пожизненно.

– Не может быть! Принесите ее карточку, – потребовал он у представителя администрации. Принесли карточку. Там действительно было написано „Пожизненно“, причем большими буквами и подчеркнуто.

– Это какое-то недоразумение, – сказал Горький смущенно. – Я выясню!

Он что-то записал в своем блокноте, пожал ей руку, пообещал помочь.

На следующий день, то есть еще даже до отъезда Горького, Ю. Н. Данзас срочно „исключили“ из музея и отослали на дисциплинарный остров Анзер. Прачкой!»[39].

Если подлинность этого диалога нам представляется сомнительной, то ходатайство Горького было вполне реальным, а удивление – вполне искренним, так как в 1925 г. он спрашивал у своей жены Екатерины Пешковой: