Юмор начала XX века [сборник]

— Оттого, что ты глупый мальчишка, — неприятно отвечала мама. — Пришлось на таможне пошлину платить, а теперь должны в третьем классе ехать.

От маминого голоса Митеньке стало скучно, и захотелось утешиться чем‑нибудь приятным.

— Мама, ведь мне седьмой год? Да? Все говорят, что седьмой?

Подошел кондуктор, спросил билеты.

Митенька смотрел со страхом и уважением на широкое лицо и на машинку, которой он прощелкивал билеты.

— Мальчику сколько лет?

Митенька обрадовался, что можно похвастать перед этой знатной особой.

— Седьмой.

— Ему пятый год! Пятый год! — испуганно затараторила мама.

Так он ей сейчас и поверит.

— Это ты, мама, братец мой, другим рассказывай. Все говорят, что седьмой, — значит, седьмой. А тебе откуда знать?

— Доплатить придется, — серьезно сказал кондуктор.

Мама что‑то запищала, — ну, да кондуктор, конечно, на Митенькиной стороне.

— Мама, чего же ты надулась? И смешная же ты, братец мой!

ОТКРЫЛИ ГЛАЗА

В столовой маленького немецкого курортика сидели двое почтенных русских: мировой судья Гусин и помещик Усветников.

Они были новички, приехали с утренним поездом, никого еще не знали и, сидя за отдельным столиком, с любопытством осматривали обедающих, стараясь по внешности их определить, кто они такие.

— Посмотрите, Павел Егорыч, — сказал судья Гусин, — посмотрите на этого кривого верзилу с заросшим лбом. Типичнейший палач!

— Н — да! — согласился Усветников. — С этаким не приведи Бог ночью на большой дороге встретиться. Ни за грош укокошит.

— Ну, что вы! Чего же ради. Он только по приговору суда. А вот тот, около носатой дамы, с тем не посоветую даже в коридоре с глазу на глаз остаться. Зарежет, как куренка. Убей меня Бог, если это не сам Джек, вспарыватель животов.

— Будем осторожны, и не видать ему наших животов, как ушей своих. Но вот кто, по — моему, интересен, так это черная старуха, что около окна. Кто бы она могла быть? Отставная певица, что ли?

— Какое там певица! Разве певица станет так куриную лапу обсасывать. По — моему, она тетка того господина, что рядом с ней, с мокрыми волосами и красной рожей.

— На банщика похож.

— Ну, да. Так вот она, значит, банщикова тетка, да еще, наверное, богатая, как говорится — икряная тетка, иначе бы он ее с собой не таскал, а нашел бы кого получше. А так дело ясное, — увез он ее из какого‑нибудь Франкфурта от глаз подальше, да и выжидает минутку, когда ее удобнее придушить.

— А эта долговязая девица, — верно, дочь палача?

— Ну, конечно. Рыжая Зефхен. Это ничего, что она брюнетка. Кому же и хитрить, как не ей.

— А вон посмотрите: на другом конце стола — интересный господин. Высокий, элегантный, бритый, на мизинце брильянт. Это, по — моему, Арсен Люпен, вор — джентльмен.

— Ну, разумеется. С очевидностью не поспоришь.

— А вот эти два маленькие, плюгавенькие. Это, по — моему, просто железнодорожные воры. Мелкота, мелюзга. Посмотрите, как Арсен Люпен их презирает. Они ему салат передали, а он даже головой не кивнул.

— Ну, еще бы, станет он мараться!

— А вот интересный типик за отдельным столиком. Видите? Как он жрет! Как он жрет! Типичный женоубийца.

— А дама с ним какая тощая, бледная!

— Еще бы, будешь тут бледная! Ведь это — труп его жены. Трупы румяные не бывают.

— Молодчина, женоубийца! Сам на курорты ездит, но и труп жены не забывает. Нужно, мол, и трупу повеселиться.

— Это он ее для свежести возит, чтобы не так скоро разложилась. Собственную каторгу оттягивает.

— Молодчина, женоубийца!

Обед кончился. Все разошлись в разные стороны, кто куда. Банщик с икряной теткой поехали на лодке, железнодорожные воры уехали верхом, женоубийца пошел гулять под руку с трупом своей жены. Судья Гусин и помещик Усветников пошли к хозяйке наводить обо всех справки.

Хозяйка, женщина любезная и разговорчивая, рассказывала все про всех.

Палач оказался нотариусом, а рыжая Зефхен его дочерью — художницей.

Банщик — известным французским журналистом, а икряная тетка его женой.

Арсен Люпен, вор — джентльмен, — дантистом из Лодзи.

Железнодорожные воры — певцами из Америки.

Джек, вспарыватель животов, — московским купцом.

Женоубийца — слабоумным миллионером, а труп жены — его сиделкой.

Гусин и Усветников долго хохотали и удивлялись.

— А и психологи мы с вами, Павел Егорыч!

— Я‑то что? Мне простительно. А вам стыдно. Вы — судья. Вы на своем веку должны были ко всяким мошенникам приглядеться и с порядочными людьми их не путать.

На другой день за обедом у них оказалась соседка, пожилая безбровая испуганная немка. Немка смотрела на них с тихим ужасом и почти ничего не ела.

А приятели разговаривали.

— Что‑то сегодня как будто не все в сборе, — говорил Усветников. — Банщика нету.

— Верно, душит где‑нибудь в уголке свою икряную тетку.

— Он ее вчера заманил на лодке покататься; верно, думал утопить, да не удалось.

— Тетка, наверное, кое‑что подозревает и с пузырями поехала.

— И палач сегодня куда‑то пропал.

— Должно быть, заперся у себя в комнате и мучится угрызениями совести.

— Просто спит. Ночью‑то, небось, призраки казненных не дают покоя, вот днем и отсыпается.