Юморески и другие пустячки

Но когда Лазарь приблизился к дому, в котором остановился Учитель, он понял, что ему не пробиться сквозь толпы народу. Здесь были иудеи из земли Ханаанской, греки из Сефориды и Тарихеи, множество чужеземцев из Дамаска, Тира и Филадельфии, и все хотели узреть Назарянина; поэтому ученикам Господним, Филиппу из Вифсаиды Галилейской и Андрею, на которых в тот день выпало дежурство, пришлось попотеть, чтобы организовать все должным образом.

После долгого ожидания в очереди Лазарь попал наконец к некоему Симону Искариоту.

– Чего тебе надобно, брат мой? – приветливо спросил Симон.

Лазарь высказал ему свое страстное желание встретиться с Назарянином.

– А где же твоя пальмовая ветвь? – спросил его Симон.

Лазарь объяснил, что на дороге, по которой он пришел, пальмы, как назло, не растут, к тому же он все равно не в силах был бы вскарабкаться на пальму; а на цветочный магазин у него, опять же, пиастров нет. Он повторил свою просьбу пропустить его к Назарянину, скромно заметив, что они довольно давно знакомы и что Учитель непременно вспомнит его и примет вне очереди.

– Господь наш, – сказал Симон Искариот, которого звали также Иудой, – в настоящий момент отсутствует. Он отправился на осляти в Ерушалаим, и народ провозглашает Ему осанну. О том, чтобы отвлекать Его, и речи быть не может. Но вдруг я сумею помочь тебе вместо Него? Расскажи мне, в чем состоят твои трудности.

И Лазарь из Вифании рассказал Симону-Иуде Искариоту, в чем состояли его трудности.

– Дружище, – воскликнул Искариот, – и с такими пустяками ты приходишь к Господу нашему? Боже мой, ну и народ пошел: никакого чувства меры, ни капли такта! И вообще, как ты себе это представляешь? Разве мы бюро по трудоустройству, или кредитный банк, или еще что-нибудь в этом роде? В наших силах сделать, чтобы прозрел слепой от рождения, чтобы пять тысяч семьсот человек насытились пятью хлебами и двумя рыбешками, чтобы человек, тридцать восемь лет лежавший расслабленным, взял постель свою и пошел; мы можем лечить водянку, изгонять бесов, исцелять парализованных, можем даже по воде ходить, если очень уж понадобится – но мы не занимаемся ссудами, оборудованием мастерских, объявлениями о наличии свободных мест и т.д. и т.п.! За кого ты нас принимаешь?

Тут Лазарь тихим голосом выразился в том смысле, что не понимает, зачем же тогда Назарянин соизволил воскресить его, если ему предназначено провести остаток жизни в нищете, долгах и мучительных болезнях.

Тогда Искариот возмутился, восклицая:

– Тебя воскресили ради вечной славы Господа нашего и Отца Его Небесного – и не смей толковать мне тут о каких-то там фельдшерах, мебельщиках и погонщиках мулов! Наконец-то я понял, что тебя только одно интересует: выгода, презренная выгода, даже из божьего чуда ты хочешь выколотить деньги, эти грязные деньги!

Поистине, праведным гневом возгорелся Иуда Искариот.

– К кому же мне тогда обратиться? – пролепетал Лазарь, у которого душа ушла в пятки, если не ниже.

– А мне почем знать? – буркнул Искариот, который в данную минуту уже меньше был Симоном и куда больше – Иудой. – Мы здесь преимущественно интересуемся спасением души и вечной славой. Глотками и желудками в этой стране занимаются господа римляне, пора бы тебе это знать. – Искариот угрюмо оскалился. – Сходи к Понтию Пилату, – небрежно сказал он Лазарю, – этот может построить для тебя целый мебельный комбинат, если ему захочется!

И Лазарь отбыл несолоно хлебавши, хотя, по правде говоря, ему вообще здесь никто и ничего хлебать не предлагал.

Раз уж Лазарь прошел такой долгий путь, он решил отправиться в Город, к вышеупомянутому Понтию Пилату. Не желая появляться на глаза сестрам с пустыми руками, он готов был идти хоть к черту рогатому, если б Искариот ему присоветовал, но пока тот еще никак не мог сделать этого по вполне очевидным причинам.

У Пилата как раз был приемный день. Он сидел на судейском месте на площади, называемой Лифостротон, а по-еврейски Гаввафа. Когда к Пилату привели Лазаря Вифанского и шеф протокола записал его анкетные данные, Пилат взглянул на него с высоты и спросил:

– О чем ты просишь?

Лазарь рассказал ему, какая с ним случилась вопиющая несправедливость.

– Ага, так, значит, с тобой поступили несправедливо, – молвил Пилат и глубоко задумался. Он это дело обожал – глубоко задумываться. – Что есть справедливость? – задал он принципиальный вопрос. Дело в том, что по своей натуре Пилат был философом, и всякий раз, как он усаживался в парадной тоге на судейское место, чтобы творить римское право самого лучшего сорта, на него накатывало вдохновение.

– В этом я ничего не понимаю, – сказал Лазарь (и он действительно ничего не понимал). – Но я рассказал тебе истинную правду.

– Гм, – вздохнул Пилат и подпер свой бритый подбородок на манер роденовского «Мыслителя». – Что есть истина?

– Истина в том, – пожаловался ему Лазарь, – что я был мертвый, а теперь стал живой, но еще больше мертвый, чем тогда, когда я был мертвый.

– Да-да, – кивнул Пилат тяжелой угловатой головой. – Что есть смерть? И что есть жизнь? Вот в чем вопрос.