Юность, 1974-8

— Жара! В желудке суп варить можно…

Спустившись на площадку, Гундорев заковылял к каптерке и неожиданно для себя увидел Ивана Брызгалова. Тот с пулеметной скоростью строчи\ что-то в расчерченном карандашными линиями бланке.

— Какие новости у героев? — просипел он. — Чистится печушка?

— Чистится. — Костя поводил по небу одеревеневшим языком. — Подсобил бы…

— Не могу. — Брызгалов приложил руки к сукну «несгораемой» спецовки. — После праздников выборы месткома; мне, как профсоюзному лидеру, отчитываться надо. А отчет когда писать? Сейчас надо писать. Не в праздники же…

— Не хотите? Ладно, — сказал Костя. — Сами справимся.

— На посмешище себя выставлять не хочу. С конвертором у вас ни черта не выйдет… Вляпались вы в историю. Пальцем показывать еще будут, смеяться. Да не дай бог, травма, не дай бог, поджарится кто из вас. Это ж тюрьма вашему начальнику. Сгорит Скворень. Вот. Не хочу с вами. А потом у меня выходное время. Четыре выходных дня. Гарантированные конституцией…

Он скомкал бумажку, сунул в карман спецовки и, вздыбив ветер, хлопнул дверью каптерки.

…В работе не заметили, как кончился день, потом прошла ночь и наступил новый день. А они уже начали кладку конвертора. Кирпичины-огнеупоры — узкие, похожие на точильные, бруски и такие же тяжелые, — укладывались неровно, скользили по стенке конвертора, срывались, каждый брикет приходилось выдерживать, пока его не схватило жидкое стекло. Словом, терпение требовалось немалое. Витька Вепринцев, выползая наверх и тряся набитым пылью чубом, остервенело двигал челюстями — темпераментному Вепринцеву терпения не хватало. На смену ему нырял в конвертор Славка Мартиненкин. Свою вахту он сдавал мастеру, а тот — Косте Гундореву. Так «каруселью» и работали…

К вечеру Костя, выбравшись из конверторного нутра, увидел на площадке мать. Клавдия Кирьяновна Гундорева сидела на табуретке в праздничном джер-совом пальто, на коленях — баул. «Подкрепиться принесла», — мелькнуло в голове.

— Что дома, ма? Ого, и горючее! — Костя выудил из-под кулька с мандаринами бутылку вина, взболтнул. — Мы же не пьем, мама…

— Отладите конвертор — разобьете вместо шампанского Ведь шампанское бьют о борт корабля?

— По принципу: вино — враг, а врагов надо уничтожать?

— Без всяких принципов, — сказала Клавдия Кирьяновна. — Если все обойдется и пустите конвертор, можете распить бутылку. Как говорится, бог велел.

— Верите в бога, Клавдия Кирьяновна? — встрял Витька.

— В человека больше.

— Скажите там вашим, — загундосил Витька, — что мы в цехе на сверхурочной. Работаем, мол… И все такое. А то второй день дома нет, наверное, всесоюзный розыск уже объявили.

— Брызгалов и без меня предупредил.

— Ну! А что Брызгалов?

— Тосты дома произносит… Говорит, что героизм за деньги проявляете, перед начальством выслуживаетесь. Подхалимами называет, — Клавдия Кирьяновна замолчала на минуту, закончила неожиданно бодро: — А я на завод еле прорвалась. Не пускают охранники, говорят, что нечего в праздники здесь делать. Спасибо, начальник караула знакомый попался… Героизм за деньги? — протянула она. — Ну и Брызгалов…

— От оплаты мы отказались, — сказал Костя.

— Ладно. В семье не без… — Клавдия Кирьяновна хотела произнести какое-то хлесткое слово, но сдержалась. — Пройдут праздники, разберемся. Во всем разберемся — и в аварии, и почему старший свой конвертор покинул, и в неких, как говорится, тонкостях души человеческой.

— Брызгалова вы, пожалуйста, не трогайте, — сказал Скворень, — с ним мы сами справимся. Наша беда — наша забота.

— Нет уж, пусть ваша беда будет бедой общей…

«Вот тебе и Брызгалов, — подумал Костя. — А впрочем, может, так и надо? Нет, нельзя так. Брызгалову — под зад коленом! Хотя… Нельзя. Сталевар отличный— металл может варить без лабораторных подсказок, определяет, созрела сталь или нет, по цвету пламени, по каплям на излом, по рисунку скрапин. Плавки выдает безошибочно. Нельзя людьми разбрасываться… А вот стружку с него снять надо. «Профсоюзный лидер»! Мать права: нельзя делать этого в узком кругу. Есть коллектив!»

…Был полдень. Ветреный, снежный. В такую погоду только простуду зарабатывать. Вчетвером вышли за ворота цеха, постояли, подставляя ветру распаленные тела, молчаливые, с запавшими скулами, с беспокойством, затаившимся в глазах. Только что закончили выкладывать огнеупором внутреннюю стенку конвертора, прилопатили последний кирпич.

Поднималась поземка.

— Буря мглою небо кроет, — проговорил Мартинен-кин голосом, севшим до шепота, — только SOS подавать.

Каждого тревожило одно: сейчас начнут разогревать конвертор, расплавится козел или нет?

— Чем пахнет горизонт, комсомолия? — Скворень натащил на сбитые, в черных, запекшихся ссадинах руки негнущиеся, будто выпиленные из дерева рукавицы-вачуги. Это было сигналом. За ним Костя и Славка достали рукавицы, лишь Витька Вепринцев беспечно сиял конопушинами, подсовывая ветру чуб.

— Покрыт мраком неизвестности наш горизонт, комсомолия. — Скворень шагнул в горячую темноту цеха.