Юность

Драться за Капскую колонию Британия настроена решительно, это вопрос государственного престижа и самосохранения. Стоит дать где-то слабину, и огромная империя начнёт рассыпаться на глазах.

Престиж Империи не слишком пострадает, если буры смогут отстоять своё, да и обе Родезии формально не входят в состав Британии, оставаясь частными землями Родса, а это уже проблемы его наследников, а никак не государства!

Ныне ситуации застыла, и как повернётся, сказать не может никто. Умствования политиков в газетах не стоят и ломанного гроша. Большинство из них, за исключением людей недалёких, просто преследует собственные цели, продвигая ту или иную точку зрения.

Мишка знаком с международной ситуацией куда как лучше меня, отчасти по долгу службы, а отчасти благодаря более глубокому, стратегическому мышлению. По его словам, одна только Индия может преподнести многовариативные сюрпризы.

А ведь помимо Индии, есть ещё Афганистан, где проходит граница владений русского царя… и я решительно не могу назвать те земли частью Российской Империи! У тамошних правителей есть свои интересы, и интересы эти необходимо как минимум принимать во внимание, потому как мелкие племенные властители не раз и не два становились камнем преткновения великих держав.

* * *

— Его… — запнувшись на полуслове, опекун остановился, и самым неприличным образом открыл рот, сдвинув на затылок широкополую шляпу, глядя кинетическую скульптуру[8], вращаемую ветром. Широкие лопасти из тончайшей листовой меди кружатся тихохонько, создавая постоянно-изменчивые композиции, действующие самым гипнотическим образом.

Мотнув головой, он захлопнул рот, и вытер рукавом тонкую ниточку слюны, тихо ругнувшись и покосившись, видел ли я?

— Што это за… — крутанув загорелой дочерна шеей, он дёрнул кистью руки, не в силах подобрать слова, — хреновина?

— Движущаяся скульптура в стиле кинетизма, — отвечает за меня Санька, улыбающийся так, што чуть не солнечные зайчики от кипенно-белых зубов.

— Што за… а, нет! Не отвечайте!

Стараясь не коситься на лопасти, он вошёл в ангар и принялся разглядывать многочисленные модели аэропланов, висящие под потолком.

— И што… все?

— В потенциале, — понял я его, — Какие-то лучше, какие-то хуже.

— Примеряетесь, значит… — он прошёлся ещё раз, задирая голову и глядя на раскачивающиеся под потолком модели.

— Агась… — я отвлёкся, дав распоряжение одному из техников, — работают все, но по-разному. Одни — на взлёт-посадку, согласно расчетам, хороши.

— А это как? — быстро перебил Владимир Алексеевич по репортёрской привычке.

— Короткая взлётная и посадочная полоса.

— Ага, ага…

— Другие планируют лучше. Ну и так… всего по чуть-чуть. Примеряюсь, какие модели лучше, да какие по нашим условиям проще сделать.

— А это што? — нагнулся он к широкой трубе, трогая лопасти вентилятора.

— Аэродинамическая труба. Так себе труба, если честно… за неимением лучшей. Помещаем сюда модель самолёта, и начинаем обдувку.

— Ага, ага… впечатлён, — он уселся на верстак, сщёлкнув с него предварительно большого жука, угрожающе растопырившегося на дощатой поверхности, — не ожидал, если честно. Думал почему-то, што ты творишь этак по наитию, а тут всё такое… научное.

— Ну… — я перехватил его взгляд на доски, исчерченные формулами, чертежами и набросками, — вернее будет говорить — пытаюсь.

— Што там с двигателем?

— Доводят до ума, — присаживаюсь рядом, привалившись к плечу и прикрывая глаза, — в паровозных мастерских хорошие инженеры и рабочие, но есть, как говорится, нюансы. Марки стали, закалка и прочее.

— Хм… — его рука нерешительно взъерошила мне волосы, отчего меня совсем зажмурило, как когда-то в далёком-предалёком детстве, — а чем тебе старые двигатели не угодили?

— Тяжёлые слишком, или ненадёжные, а чаще и то и другое разом.

— А твой, значит, лучше? — в голосе тщательно скрываемое неверие и надежда.

— Угу, — я зевнул, не открывая глаза, — предварительные испытания двигателя проведены.

— Вот так вот?! — перебил он меня, — За две недели — ангар с десятками моделей, новый двигатель… пусть сырой… две недели?!

— Не-а… сперва, — стучу себя согнутым пальцем по виску, — здесь! Годами! А это так… и не две, а три почти.

— Он модели ещё в Одессе клеить начал, — наябедничал Санька, — в первый же свой приезд. И тетрадка там, в подвальчике, от сырости вся разбухла, а чертежи в расчёты в целости.

— Была в Одессе, — перебил я его, — давно уже забрал, и расчёты эти… так, филькина грамота, по большому счёту.

— Ну… тебе видней, — согласился Чиж, — я это просто к тому, што совсем даже не с ноля! Ночами иногда — проснусь, а он сидит с лампой, чертит, шепчет, волосы ерошит… Думал, не вижу?

— В Родезии, — я чуть шевельнулся, устраиваясь на плече поудобней, и перевёл разговор, — от летадл эффект скорее психологический.

— Ну да, — согласился дядя Гиляй задумчиво, — всё и вся вперемешку, небольшими отрядиками.

— Вот-вот! Отправил туда Тома и Ивашкевича, но мнится мне, они там больше негров пугают, да ещё координируют действия разрозненных наших отрядов.