Юность

— Вот уж кто на што тьфу! — отмахнулась снисходительно Песса Израилевна, даже не думая морально растаптывать Сару, и эта её снисходительность сказал женщинам больше, чем сотня оправданий, — Владимир Алексеевич человек известный, и то не гнушался, а Егору ту и вовсе — роднее родново!

— Он мине так сразу и сказал… — она примолкла, ожидая внимания и тишины, — Тётя Песя! Без тибе и Фиры Африка как не родная, и еда сплошной треф, и жить неинтересно!

— Я вот таки подумаю, да и соглашуся! — подбоченилась она, — Потому как мальчик без присмотра, и кто его покормит, если не мы и я?!

— И ви таки будете жить в ево доме? — засомневалась Кац, которая не Рубин и дура.

— А как захотим! Хотим — так, а хотим — он мине говорил за ево гостиницу, которая без женской руки в непорядке. Вот мине и работа, а Фирочка шить будет. А ещё он сказал, шо я могу черпануть брульянтов хоть целую жменю, и это только за моё мамство над Фирой!

Лицо её сияло тем женским торжеством, когда она — выше всех своих подруг и соседок, и ихняя зависть льётся бальзамом, выдавливая прыщи и распрямляя морщины. Окружающих придавило величием, как повышенной гравитацией, и даже задорно торчащие носы несколько обвисли.

— А как там за наших? — снова влезла Кац, — Я таки понимаю за любовь и светлое будущее, но без приличного общества таки тяжело!

— Ты как откуда?! — удивилось на неё несколько соседок разом, — Фима Бляйшман всех своих да наших тащит, а ты и не знаешь? Там скоро будет половина Одессы и вся Молдаванка с ещё чуточкой!

Пристыженная Кац начала оправдываться тем, шо болела и даже в самой больнице, а не как обычно, но выглядело это жалко и неубедительно. Все которым надо, они знают, а если ты нет, то фу такой быть!

— … и работает, и работает, — рассказывала Песса Израилевна уже не только женщинам, — в баню только по приезду сходили, с Фирочкой за руки подержались, и всё! Сперва таможня вопросы спрашивала, потом кому из своих билеты, кому што.

— Там же такие есть! — она сделала глаза, показывая величину проблемы, но видя непонимание некоторых мужчин, решила-таки пояснить, — С проблемами!

— О-о! — закивали, запереглядывались понимающе.

— Да не такими! — замахала она на них руками, — Если кто совсем да, тот взад не поехал. Много тех, которые без паспортов уходили, лишь бы как!

— Всё это решать, — Песса Израилевна прижала руку к груди, но немножечко спустя передумала на голову, — и везде таки он за главного! Даже с его головой такая себе морока, шо и не позавидуешь! А как порешал, то и в поезд на Москву, там же такая трагедия с казаками!

Глаза её увлажнились, и Песса Израилевна шумно высморкалась, жалея в равной степени не старую ещё женщину, и Владимира Алексеевича, которому надо поднимать дочь, а ни одной приличной дамы рядом! Ну ничего… они с Фирой дадут помочь, воспитают как надо!

— А как… — переглянувшись, мужчина подвинулись, сбивая с мыслей, — с возможностями? Штоб не как со всеми туда, а чуточку отдельно и интересней?

«— Тётя Песя, — всплыл в её голове голос Егора, — ты таки бери всех, за ково можешь ручаться — всех пристрою!»

На Пессу Израилевну упал отсвет чужих возможностей и авторитета, и глядя в эти ожидающие глаза, она таки поняла за счастье!

Шестнадцатая глава

— … счастливы были… — махнув напоследок толпе на станции, скрываюсь в глубине вагона, по всему коридору роняя цветы и письма. Состав дёрнуло, и вагоны с железным скрежетом сдвинулись с места, медленно набирая скорость.

Пожилой проводник, идучи за мной, подбирает цветочно-бумажные какахи, и с видом самым деликатным сваливает на столик.

— Вашество… — расплывшись морщинками, он с поклоном выходит из купе, закрыв за собой дверь.

— А я ещё, дурак, о всемирной славе мечтал, — трагическим тоном высказал мне Санька, не отрывая лица от крохотной щёлочки в окне.

— Бегут?

— Угу… а нет — всё, отстали.

Поезд потихонечку набрал скорость, и самые рьяные наши поклонники перестали соревноваться в беге по путям.

— Много? — поинтересовался он, отлипая от окна.

— Давай вместе и посчитаем, — и не дожидаясь ответа, начинаю складывать письма в стопки, — разбери только цветы.

— Да куда их?! — брат широким жестом обводит роскошное купе, выкупленное на нас двоих, — Жопу прислонить некуда, одни букеты!

— Владимиру Алексеевичу? — чешу я в затылке, обозревая цветочные завалы, пропитавшие наше купе запахами луга, цветочного магазина и почему-то — парфюмерии.

— Не-е… он сказал, что с таким количеством цветов ощущает себя погребённым вместе с Марией Ивановной.

— Пьёт? — насторожился я.

— Н-нет… кажется, — неуверенно ответил брат, — но морда лица такая, што лучше б и да! Вот ей-ей, сорваться может в любой момент, и не за пистолет, так кулачищем обиходит, да со всем вежеством пластуна.

— Н-да…

Сходив за проводником, я предложил ему забрать букеты и букетики.

— … да хоть продавать их можете, милейший, слова в упрёк не скажу! По поезду пройдитесь, на станции… да не мне вас учить!

Освободив купе, присоединился к Саньке, разбирающему письма.

— Двести шестьдесят одно… или два? — засомневался он.