Юность

Из колонок полилась «If you Love Somebody, Set Them Free», и вскоре все уже танцевали.

Ночевали мы на чердаке, и на следующий день я провалялся почти до обеда — тянул время как мог, не хотел, чтобы все заканчивалось, хотел побыть там еще, не хотел расставаться с радостью, но Сив наконец приготовилась везти на материк последних гостей, я слез вниз, на обратном пути молча сидел на носу лодки, а в автобусе забился на сиденье в самом конце салона, прижался лбом к стеклу и смотрел на холмистый сёрланнский пейзаж за окном, который постепенно становился все более городским; мы остановились на автовокзале, и я пересел на автобус до дома, где теперь жили папа и Унни.

На этом автобусе я ездил почти ежедневно на протяжении трех лет, но сейчас я словно начал новую жизнь. Я знал каждый поворот, каждое дерево, и со многими из тех, кто заходил или выходил из автобуса, я настолько свыкся, что мы здоровались друг с дружкой, хотя ни разу и словом не обмолвились.

Там, на даче, мне было хорошо. Наверное, так хорошо мне еще никогда прежде не бывало.

С другой стороны, это всего лишь вечеринка с одноклассниками.

Но там была Ханна.

Перед сном мы с час лежали рядом в спальных мешках и перешептывались. Смеясь, она тоже пыталась шептать, и в такие секунды я готов был умереть.

— Можно тебя на ночь поцеловать? — спросил я, когда мы засыпали.

— В щеку! — сказала она.

Она повернулась ко мне вполоборота, и я, приподнявшись на локтях, медленно потянулся к ней, но в последний момент дернулся и смачно поцеловал ее в губы.

— Вот нахал! — засмеялась она.

— Спокойной ночи, — сказал я.

— Спокойной ночи, — ответила она.

Вот так оно все и было.

Неужто же весь этот вечер и ночь ничего не значат?

У нее наверняка есть какие-то чувства ко мне.

Что-то же она чувствует?

Она много раз повторяла, что не влюблена в меня. Говорила, что я ей нравлюсь, даже очень, но не более того.

Скоро она уйдет из нашей школы — поступит в гимназию в Вогсбюгде неподалеку от ее дома.

Тогда я, по крайней мере, буду избавлен от мучений каждый день ее видеть!

Автобус свернул к аэропорту Хьевик, и в тот же миг низко над нами прогудел самолет, приземлился и покатил по посадочной полосе с такой скоростью, что казалось, будто наш автобус вообще не движется.

Мигающие огни, рев двигателя. Мы жили в будущем.

Я смогу изредка встречаться с ней, ужинать, ходить в кино, как-нибудь субботним утром свожу ее в бассейн. И со временем она осознает, что влюблена в меня. Она решит признаться — не сводя с меня горящих глаз, скажет мне об этом, о том, что теперь нас ничто не разделяет.

А потом что?

Когда мы будем вместе?

Навещать друг дружку по вечерам, целоваться, есть вместе пиццу? Ходить в кино с ее друзьями?

Этого мне было недостаточно.

Мне нужна была она. Не как часть гимназической жизни, не как девушка, с которой я встречался в гимназии, — она значила для меня намного больше. Мне хотелось жить с ней вместе. Быть с ней круглосуточно, делить с ней все. Не в этом городе, где вокруг непрестанно что-то происходит, а где-нибудь в шхерах или, возможно, в лесу, без разницы, главное, там, где мы останемся вдвоем.

Или в Осло, большом городе, где нас никто не знает.

Вечерами, позанимавшись в библиотеке — потому что я же буду учиться, — я стану готовить ей ужин, там, в нашей собственной квартире.

А потом у нас родится ребенок.

Автобус остановился перед маленьким зданием аэропорта, и в салон вошел мужчина в бейсболке и с маленьким чемоданчиком. Расплатился и, насвистывая, прошел назад и уселся прямо передо мной.

Я всплеснул руками. В пустом автобусе ему приспичило сесть именно тут!

От него сладко пахло лосьоном после бритья. На шее торчали тоненькие волосинки. Мочки ушей были толстые и красные. Деревенщина из Биркеланна.

Ребенок?

Нет, этого мне не хотелось, ходить каждый день на работу с девяти до четырех было мне совершенно не по душе, от этой ловушки лучше держаться подальше, но с Ханной все иначе, с ней все по-другому.

Нет, ну что за херня, конечно, мы не станем жениться, конечно, мы не станем жить в шхерах и детей тоже заводить не станем!

Я улыбнулся. Ничего более дикого мне в жизни в голову не приходило.

По другую сторону взлетно-посадочной полосы, через дорогу, стоял дом Йогге. В окнах горел свет, и я чуть наклонился вперед, высматривая самого Йогге. Но, насколько я его знаю, он наверняка валяется сейчас на надувном матрасе и слушает Питера Гэбриела.

На следующее утро меня разбудил шум пылесоса этажом ниже, прямо под полом моей комнаты. Вставать я не спешил. Пылесос стих, уступив место другим звукам — звону бутылок, гулу посудомоечной машины, бульканью воды в ведре. Когда я вчера приехал, они тут праздновали. Последнее, что я заметил перед тем, как подняться к себе наверх, — это перекошенное лицо отца и ее руку у него на плече. Тогда я впервые видел его пьяным и впервые видел, как он плачет.

Спустя некоторое время дверь открылась, по гравию зашуршали шаги и прямо под моим окном раздались голоса.