Юность

Коробки громоздились возле противоположной стены. Прежде я ни разу в них не заглядывал. Когда папа здесь жил, мне бы это и в голову не пришло — он обычно сидел в комнате прямо под старым дощатым полом и, услышав тут чьи-то шаги, наверняка поднялся бы проверить. И тогда мне пришлось бы придумывать по-настоящему хорошее объяснение, почему я сюда пришел, не говоря уж о том, зачем копаюсь в наших старых вещах.

Здесь лежала мамина и папина одежда, которую я с детства помнил: брюки клеш, по всей видимости купленные в Лондоне как-то зимой, когда они ездили туда вместе, потому что в Норвегии такие широкие клеши даже в семидесятые не носили; мамино белое пальто; папина теплая куртка, которую он надевал на рыбалку, оранжевая, с коричневой подкладкой. Шали, и юбки, и шарфы, солнечные очки, пояса, сапоги и ботинки. Коробка с картинами, когда-то висевшими у нас на стенах. Пара коробок со старой кухонной утварью.

Но никакой пишущей машинки!

Я вскрыл еще пару коробок и заглянул внутрь. Наткнулся на одну, где в пакетах лежало нечто, смахивающее на журналы.

Может, комиксы, о которых я забыл?

Я открыл верхний пакет.

Порножурналы.

Открыл следующий.

Тоже порножурналы.

Целая большая коробка порножурналов.

Они вообще чьи?

Я разложил несколько на полу и стал листать. Большинство были напечатаны в шестидесятых-семидесятых. На разворотах — женщины с отметинами от бикини, с бледными грудями и лобком. Многие сняты на природе. Женщины выглядывали из-за деревьев, лежали на полянке, модные в семидесятых цвета, массивные груди с большими сосками, некоторые чуть отвисшие. Сидя с затвердевшим членом на полу, я перелистывал журналы. Пара журналов оказалась из восьмидесятых, и в них вообще не было ничего необычного. В тех, что вышли в шестидесятых, женщины лежали, едва раздвинув ноги.

Он что, все эти годы хранил дома такие журналы? Прямо у себя в кабинете?

Неужто он вообще их покупал?

Я сложил журналы, встал и задумался. Надо бы их спрятать. Во-первых, нельзя, чтобы они попались на глаза маме. Во-вторых, мне хотелось снова их полистать.

Впрочем, действительно ли хотелось?

Это он их листал. Он их разглядывал.

Значит, мне нельзя. Иначе получится чересчур мерзко.

Я решил вернуть их на прежнее место. Мама все равно в эти коробки не заглядывает.

Что-то не срасталось. Все эти годы, пока я был маленький, охренеть, с тех самых пор, когда меня еще на свете не было, и до прошлого года он покупал порножурналы и хранил их у нас дома.

Охренеть.

Я открыл еще несколько коробок, и в предпоследней нашел пишущую машинку. Она была старая, механическая, чего и следовало ожидать, и если бы я обнаружил ее до порножурналов, то расстроился бы, возможно, даже не взял бы ее и настоял, чтобы мама или папа купили мне новую, однако сейчас, после того как я наткнулся на его порножурналы, это не имело значения.

Я отнес ее в дом и показал маме. Она лежала на диване.

— А неплохая, — пробормотала мама, прикрыв глаза.

— Да, пойдет, — сказал я. — Ты поспать хочешь?

— Немножко. Если я через полчасика не проснусь, ты меня разбуди, ладно?

— Хорошо, — пообещал я и поднялся к себе в комнату, где заново перечитал письмо от Лисбет.

Она в открытую признавалась мне в любви.

Такого со мной еще не бывало.

Ханна тоже это чувствует? Когда я говорю, что люблю ее? Потому что Лисбет я не любил. Мне нравилось читать написанное ею, но не больше. Это было приятно, и я радовался, что она мне это написала, но я смотрел на нее со стороны, она находилась вне меня. В отличие от Ханны.

Но испытывает ли Ханна то же самое по отношению ко мне?

Она же так говорит.

Значит, она со мной играет?

Почему я ей не нужен? Почему она не хочет, чтобы мы были вместе?

Ох, как же я нуждался в ней!

Мне лишь этого и хотелось! Ничего больше!

Строго говоря.

Но если я ей не нужен, с этим ничего не поделаешь. И тогда уже ничто не важно.

Я решил угостить ее тем же лекарством. Теперь уже все равно.

Я встал, подошел к телефону, снял трубку и набрал номер, кроме последней цифры. Посмотрел в окно. Две черные птицы оклевывали красные ягоды с растущих на противоположной стороне улицы кустов. Мефисто, согнув лапы и размахивая из стороны в сторону хвостом, наблюдал за птицами.

Я набрал последнюю цифру.

— Да, слушаю, — сказал ее отец.

Самое страшное — это когда трубку снимал он. Его дочь встречалась с другим, не со мной, и отец понимал, чего я добиваюсь. Бывало, мы с ней больше часа по телефону болтали. Поэтому мои звонки ему вряд ли нравились.

— Здравствуйте, это Карл Уве, — сказал я, — а Ханна дома?

— Подожди, сейчас посмотрю.

Я слышал, как затихли на лестнице его шаги, и увидел, что Мефисто подобрался ближе к птицам, а те, быстро дергая головами и ни о чем не подозревая, продолжали клевать ягоды. Потом в трубке послышались легкие шаги, я знал, что это Ханна, и сердце мое заколотилось быстрее.

— Привет! — сказала она. — Забавно, что ты звонишь, — я как раз о тебе думала!

— И что думала? — спросил я.

— Да просто о тебе.

— Чем занимаешься?

— Французским. По сравнению с прошлым годом это новый уровень. Сложновато. А твой французский как?