Юность

— Конечно. Но я очень прошу — ты уж будь так добра.

— А в письме, значит, что-то недоброе, да? Ну да, разумеется.

— Ну вот, что-то тебе уже точно известно, — сказал я. — Если хочешь, чтобы я на колени перед тобой встал, так и скажи, я встану. Вот, встал. Стою на коленях. Пожалуйста, выброси это письмо!

Ханна засмеялась.

— Ладно, вставай, несчастный! — сжалилась она.

— А на тебе сейчас что надето? — спросил я.

Она на пару секунд замешкалась.

— Футболка и спортивные штаны. Я же не знала, что ты позвонишь! А на тебе что?

— На мне?

— Черная рубашка, черные брюки и черные носки.

— И зачем я только спросила, — со смехом бросила она. — Я тебе на Рождество шапку с помпоном подарю, такую цветастую, что тебе в ней ходить стыдно будет, но никуда не денешься, потому что это мой подарок. По крайней мере, при мне будешь ее носить.

— Какая ты злая, — сказал я.

— Да, не только ты у нас злой, — парировала она.

— Ты о чем это? Я что, злой? Только потому, что в Бога не верю?

— Да я просто поддеть тебя решила. Ты вообще не злой. Слушай, меня зовут, наверное, приготовили что-нибудь и хотят, чтоб я попробовала.

— Но письмо ты выбросишь, да?

Она засмеялась:

— Пока!

— Послушай-ка… — начал было я.

Но она уже положила трубку.

Встреча со Стейнаром Виндсланном была краткой, он показал мне, как оформлять рецензии; в редакции на все имелись свои бланки, и несколько полей сверху требовалось заполнять особым образом. Он вручил мне стопку бланков и сказал, чтобы каждую неделю я выбирал себе по три пластинки из новых в магазине, с которым у газеты была договоренность. Пластинки могу оставить себе, это мое вознаграждение. Пойдет? Разумеется, ответил я. Материалы сдавать будешь мне, сказал он, остальное я улажу.

Он подмигнул и пожал мне руку, а после отвернулся и уткнулся в разложенные на столе бумаги. Я вышел на улицу, по-прежнему возбужденный после встречи с Виндсланном. Была всего половина четвертого, и я решил заглянуть к папе. Остановившись перед дверью, я позвонил, никто не откликнулся, я отошел в сторону и заглянул в окно, но, никого не увидев, развернулся и двинулся было к автобусной остановке, когда на дороге показалась папина светло-зеленая «аскона».

Папа съехал на обочину и остановился.

Он еще из машины не вышел, а я уже понял, что он такой же, как прежде.

Сухой, строгий, напряженный.

Он отстегнул ремень, взял с пассажирского сиденья какой-то пакет и вышел. Не взглянув на меня, он перешел дорогу.

— Так это ты тут стоишь? — сказал он.

— Да, — ответил я, — решил забежать к тебе.

— Ты бы лучше позвонил заранее.

— Это да. Но я тут неподалеку был, поэтому… — Я пожал плечами.

— Тут ничего интересного, — сказал он, — так что ты, наверное, садись сразу на автобус и поезжай домой.

— Ладно, — сказал я.

— А в следующий раз позвони, хорошо?

— Конечно.

Он отвернулся и вставил ключ в замок. Я поплелся к остановке. Папа прав — так будет лучше. Я ведь не ради себя к нему пришел, а ради него же. А если ему сейчас неудобно, то я не расстроюсь. Как раз наоборот.

Он позвонил вечером, в половине одиннадцатого, судя по голосу пьяный.

— Привет, это папа, — сказал он, — не спишь еще?

— Нет, что ты. Я долго не ложусь.

— Просто ты сегодня в не очень удачное время зашел, понимаешь. Но вообще, когда ты приходишь, мне очень приятно. Ты не думай. Понимаешь?

— Ну конечно.

— Что еще за «конечно»! Мы должны друг дружку понимать — это важно.

— Да, — сказал я, — разумеется, это важно.

— А я вот решил народ обзвонить, узнать, как дела у всех. И тяпнуть.

«Тяпнуть» — это словечко появилось у него совсем недавно. Было и еще одно — «снулый». Его он позаимствовал у Унни. «Я слегка снулый», — сказал он однажды, и я удивился, потому что это словно не он сказал, а еще кто-то.

— Мы завтра ужин устраиваем, позвали коллег — помнишь, ты в Саннесе с ними познакомился? И ты, если время найдешь, тоже приходи, было бы замечательно.

— Конечно, приду, — сказал я. — А во сколько?

— Мы думали, часиков в шесть — в полседьмого.

— Отлично.

— Мы же не прощаемся еще? Или как?

— Нет, — сказал я.

— А по-моему, ты только этого и хочешь. Неохота тебе со старым папашей говорить.

— Неправда.

Он помолчал. Выпил чего-то.

— Я слыхал, ты тут к бабушке с дедушкой заходил? — спросил он наконец.

— Да.

— Они что-нибудь про нас с Унни говорили?

— Нет, — ответил я. — По крайней мере, ничего особенного.

— Давай-ка поточнее. Что-то говорили, но ничего особенного?

— Они сказали, что ты к ним в гости приходил накануне, а еще — что они познакомились с Унни и что она милая.

— Вот, значит, как они сказали.

— Да.

— Ты не думал, где Рождество будешь справлять? С нами или с матерью?

— Я пока не думал. До Рождества еще долго.

— Это верно. Но продумать-то надо заранее. Мы вот не знаем, на юг уехать или тут Рождество справлять. Если вы приедете, то мы останемся. И чем раньше мы узнаем, тем лучше.

— Хорошо, я подумаю, — пообещал я. — Наверное, у Ингве тоже спрошу.

— Ты и один можешь приехать.

— Да, могу. Давай подождем, ладно? Я вообще пока про это не думал.

— Ладно, — согласился он. — Конечно, надо все прикинуть. Но тебе как самому-то хочется — с мамой праздновать?