Юность Барона. [3 книги]

— Кабы уродилась мужиком, я бы в тебя, Ленка, тоже влюбилась. В такую разумницу и раскрасавицу.

— Та-ак… Мы свалились в откровенную неприкрытую лесть. А ну-ка, признавайся, лиса Люся, ты это к чему клонишь? Никак снова собралась удрать с работы?

— Э-эх, и ничего-то от нее не скроешь. Да я всего на часик хотела отпроситься. Женькин товарищ из ДЛТ[16] позвонил. Корольков, помнишь?

— Не помню.

— Да ты что? Леонид Олегович, завсекцией? У нас еще в 1938-м с ним роман скорострельный закрутился?

— Если я буду помнить все твои романы, Люська, ни на что другое в памяти места уже не останется.

— Бе-бе-бе! Очень смешно! Короче, Корольков по секрету рассказал, что у них сегодня, после двенадцати, чулки фильдеперсовые должны выкинуть. Так я хочу пораньше пойти, очередь занять. Прикроешь?

— Ладно уж, беги. Хотя чует мое сердце, в ДЛТ одним часиком не обойдется.

— Я и на твою долю возьму. Тебе, в свете последних событий, фильдеперс очень даже пригодится.

— Опять начинаешь? — нахмурилась Елена.

— А что я такого сказала? Я ничего. Просто учишь тебя, учишь, а все без толку.

— Что-что ты делаешь?

— А то! Хотя бы изредка, Ленка, но и о себе подумать не грех. Если хочешь знать, легкий флирт женщине еще никогда не мешал. Напротив — исключительно на пользу.

— Угу. Разве что твоему доктору Шнеерзону или как там его? На пользу? — не удержалась от язвительного укола Елена.

Однако Людмила ничуть не обиделась, а лишь снисходительно пожала плечами:

— Да. И от подобных случайностей наш брат, баба, к сожалению, не застрахована. Но в свете последних достижений отечественной медицины по части средств предохранения…

— Люська, кончай! Противно слушать.

— Противно как раз другое.

— И что же?

— А то, что, при твоем пуританском образе жизни, еще два-три года — и ты превратишься в музейную селедку. У которой на уме одна только семья да художники-передвижники. Сплошь безрыбье, короче.

— Ну знаешь!

— Нет, я, разумеется, ничего не имею против твоего Алексеева. Севка — мужик работящий, неконфликтный, тихий. Опять же — тебя обожает, да и дети от него без ума. Но вот скажи, только честно, когда у вас последний раз было?

А вот ЭТУ тему Елена не желала обсуждать даже с лучшей подругой.

— Ты хочешь, чтобы мы сейчас поссорились?

— Так я и думала. Неужели, Ленка, тебе самой ни разу не хотелось попробовать чего-то иного? Так, исключительно разнообразия и сравнения ради?

— Люська! Шла бы ты уже? В ДЛТ!

— Да пожалуйста. Если ты так настаиваешь…

— Ах, так это, оказывается, я настаиваю?

— Всё-всё-всё… Молчу-молчу-молчу… — Самарина допила чай, схватилась за кошелек и контрольно пересчитала наличность. — Думаю, хватит. Если что, перехвачу у Королькова, пусть только попробует не дать. Всё, Ленка, я побежала.

— И не долго, пожалуйста! — тоном строгой учительницы напутствовала подругу Елена. — Пал Палыч и без того на тебя зуб точит.

— Если что, соври этому лысому зануде, что я пошла в Публичку. Чтобы… э-э-э… короче, по поводу атрибуции последних поступлений…

После разговора с подругой настроение у Елены резко упало, так как многое из того, что минутами ранее внушала ей Самарина, было чистой правдой. К примеру, вчерашние восхищенные взгляды приведенного крестным гостя Елена, безусловно, заметила. Заметила и оценила.

Она и в самом деле соскучилась, да что там — истосковалась по комплиментам, по состоянию легкой влюбленности, по мужскому вниманию. В конце концов, двое детей — это не повод перестать ощущать себя молодой. Особенно когда тебе вот-вот стукнет всего-то (или все-таки уже?) тридцать четыре. Когда ты, если доверять зеркалу, по-прежнему красива, пускай и особой, взрослой красотой. Когда у тебя угрюмый, скупой на нежные слова и на мужскую ласку супруг-инвалид, что старше тебя на десять лет. Супруг, за которого она, Елена, некогда вышла замуж в знак благодарности за все то, что Алексеев сделал для семьи презираемых победившим классом "их благородий" Кашубских. По большому счету, исключительно стараниями Всеволода все они, включая проживающую ныне в Швеции сестру, умудрились выжить в те голодные и страшные первые постреволюционные годы.

Но то случилось настолько давно, что уже могло числиться по разряду "неправды". Нынешняя же жизнь искусствоведа Алексеевой протекала монотонно и заунывно и более всего походила на регламентное течение обязательного к посещению профсоюзного собрания. Тянется, тянется нечто липкое, тягучее и бубнящее, обволакивая и убаюкивая. А коли сделаешь над собой усилие, прогонишь морок да очнешься ненадолго, так и не вспомнишь: "А про что, собственно, кино-то?" Вроде бы ты в этом фильме и главное действующее лицо, да только никакого мало-мальски от тебя зависящего действия в нем не происходит. Так, катится что-то куда-то само по себе колесом, а ты, словно та белка, сидишь в оном. Покрутился — задремал, очнулся — еще немного повертелся и — обратно в лёжку.