Юность Барона. [3 книги]

— Слушаюсь! Кстати, все хочу спросить: откуда в твоей речи столько морских жаргонизмов? Судя по твоим историям, ты человек сугубо сухопутный?

— Во-первых, каждый ленинградец по определению не может считаться сухопутным, ибо проживает в морском городе. А во-вторых… В 1956-м меня окончательно раскассировали из армии на берег. В чине военного пенсионера.

— По болезни?

— Угу. Диагноз: хрущевское слабоумие.

— Понятно. Попал под раздачу.

— Вскоре после будапештских событий. Ну да… Извини, не хочу говорить на эту тему, иначе придется за новой бутылкой дрейфовать… В общем, с годик вел сугубо паразитический образ жизни. А потом знакомые ребята из БМП [99] устроили сторожем в Стрельне, при яхт-клубе Кировского завода. Сутки через трое. Вот там-то я… Вишь, как оно вышло: в юности болел небом, а под

старость затянуло-затралило море. Моя старуха меня за идиота держит. А я, веришь-нет, мечтаю собственную посудину построить. Своими руками. Это меня дружок московский заразил. Андрюшка Некрасов, писатель. Знаешь ведь такого?

— Виктора Некрасова знаю. А вот Андрея… А что он написал?

— Якорь мне в глотку! Да "Приключения капитана Врунгеля" же!

— А, слышал. Но не читал.

— Два якоря мне в глотку! Это же лучшее произведение о море! Из тех, что у нас были написаны за последние лет эдак надцать.

— Но она ведь детская?

— Дюжина якорей мне в глотку! И чего? "Остров сокровищ" тоже детским считается. Что, и его по этой причине не читать?

— Как раз "Остров" регулярно перечитываю. А еще у меня есть приятель, у которого припасен обязательный к произнесению на любой пирушке тост. От капитана Флинта. "За ветер добычи, за ветер удачи! Чтоб мы всех имели, а не иначе!"

— Капитан Флинт никогда не говорил подобной пошлости, — скривился Михаил Васильевич.

— То есть?

— В каноническом тексте Стивенсона действительно произносится тост. Но не устами Флинта, который по сюжету давно мертв, а Джоном Сильвером. Вот только вторая строчка звучит как: "That we became cheerful and have grown rich!" То бишь если в рифму: "Чтоб зажили мы веселей и богаче!" Так что приятель ввел тебя в заблуждение.

— Благодарю за информацию. В следующий раз утру ему нос.

— Утри-утри. Но и "Врунгеля" прочти обязательно. Обещаю — получишь неописуемое удовольствие. Между прочим, Андрюха пару лет назад вошел в состав руководства одного московского яхт-клуба. Можно даже сказать, элитарного клуба.

— И в чем заключается элитарность? Если оставить за скобками отсутствие в Москве достойного для парусов моря?

Вопрос я задал с плохо скрываемым сарказмом, продиктованным извечным противостоянием и взаимной ревностью двух столиц. Удивительное дело: мой былой ленинградский период жизни длился всего несколько месяцев, тогда как в Москве обретаюсь преизрядно. Тем не менее Питер все равно люблю больше. Неужели все это лишь потому, что в городе на Неве я встретил и потерял Лену? Свою первую и единственную любовь. Ту, что, по определению Васильича, с большой буквы "Л".

— У них в яхт-клубе на балансе десятка полтора трофейных судов. Тех, что раньше принадлежали бонзам гитлеровской Германии. В частности, генералитету Люфтваффе и лично Еве Браун.

— Ого! Тогда вопрос снимается.

— Другое дело, из-за неправильной эксплуатации столичными горе-мореходами большинство судов давно не на ходу. А некоторые и вовсе списаны. Вот одну яхту, из таких вот, списанных, Некрасов и прикупил.

— Воспользовался служебным положением? — снова съязвил я.

— Можно и так сказать, — спокойно подтвердил Михаил Васильевич. — Однако заметь: Андрюха ей полный ремонт сделал. Самолично, на машинке, парус сшил. Восстановил полностью — хоть сейчас в кругосветку. Да только с именем прокололся. Взял и, недолго думая, назвал "Бедой".

— Почему "Бедой"?

— Прочтешь книжку — поймешь. И, представь, уже на третьей вылазке в Москву-реку яхта зацепилась вантами за линию электропередачи судоремонтного завода, вспыхнула и выгорела по ватерлинию. Так сбылось пророчество.

— Какое пророчество?

— Как вы яхту назовете, так она и поплывет.

— Смешно.

— Может, и смешно. Только неоднократно проверено. Работает.

А вот в подобные суеверно-мистические штуки лично я не верю. Хотя в случае с тем же Юркой поневоле задумаешься.

Но — подождем делать выводы. Быть может, предстоящая беседа с Пашкой Яровым позволит снять все вопросы и разложить мистические составляющие этой истории по своим, сугубо материалистическим полочкам.

— Так ты, Васильич, получается, по своим военно-морским делам в Москву наведывался?

— Нет. В этот раз я ездил на встречу со своими. С теми, кто остался. А таких, как ты понимаешь, немного. По давно заведенной традиции на квартире у Тины собирались. Сегодня, вернее, уже вчера, Сереге Лукину полтинник стукнул. Мог бы стукнуть.

— Погиб?

— Пропал без вести. В конце 42-го. А как, при каких обстоятельствах, выяснить не удалось. Хоть после войны мы и пытались. Знаем только, что осенью 41-го Лукин попал в плен в районе Луги. Бежал. Прибился к партизанам. Ходил на диверсии. В том числе в одиночку. С последней акции в расположение партизанской базы не вернулся. Это всё.

— Знакомая история.