Юность Барона. [3 книги]

— Слушаюсь, ваш бродь! За таким разом пошел договариваться, а ты докуривай и следом подтягивайся.

На том и порешили…

* * *

— Понял тебя, Олег Сергеевич. Держи эту тему под личным контролем. Наблюдение осуществлять круглосуточно!

— Не беспокойтесь, Владимир Николаевич, семерка нахлобучена по полной. Обещали расстараться.

— Знаем мы, как они стараются. Жували ни единожды. И вообще, больше верь своим очам, нежели чужим речам… Ладно, с этим, будем считать, разобрались. Последнее, вы мне Гогу из антикварной лавки установили?

— Кое-что нарыли. Дважды судим, оба раза за квартирные кражи. По данным нашего человечка в МУРе, в последнее время хороводится с шайкой Шаланды.

— Что за посудина?

— Говорят, весьма заметная персона в узких кругах сокольнической блатоты. Матёрый рецидивист. А самое главное — в 1947 году Шаланда отбывал наказание в Усть-Цильме, в одном лагере с Алексеевым.

— Даже так? О-очень интересно.

— И еще: возможно, просто совпадение, но у двоюродного брата Гоги имеется "Победа". Это я к тому, что…

— Что перед ограблением в Столешниковом засветилась какая-то "Победа"?

— Так точно.

— Спасибо, Олег Сергеевич, неплохо отработали. Теперь так: к моему возвращению установите адрес Шаланды, места притяжения и состав его ватаги. В идеале, неплохо бы покрутить их на наличие/отсутствие алиби в день ограбления.

— Понял, Владимир Николаевич. Постараемся.

— Да уж, постарайтесь. На этом всё, удачи.

Кудрявцев положил трубку и задумчиво подошел к окну. Отодвинув вязаную занавеску, всмотрелся в подступающие к дому сумерки и забормотал негромко, с болью:

— Э-эх, Юрка-Юрка. Неужто ты и в этой истории отличился-засветился?.. С огнем играешь, паря. Не ровен час, так заиграешься, что…

Скрипнула дверь, в комнату осторожно заглянул Яровой:

— Поговорил?

— Да, спасибо. Связь отменная.

— Иной не держим, — самодовольно хмыкнул Паша, но заметив перемену в настроении друга, напрягся: — Что-то случилось? Неприятности?

— Пока просто хлопоты… Похоже, придется подкорректировать планы. Ты бы не мог меня завтра, ближе к полудню, на Литейный доставить? Хочу в Москву не вечерним поездом, а дневным самолетом вернуться.

— Без проблем. Жаль, конечно, что все как-то по-дурацки, наскоком складывается. Но твое дело — служивое. Это у меня теперь жизнь по распорядку: утром — молоко, вечером — чаек. Кстати, самовар в полной боевой готовности. Вам где подать, товарищ генерал? В горнице или в саду?

— Давай еще немного на воздухе, на природе посидим. Когда теперь доведется?

— Понял, делаю. Хотя, замечу, твой пессимизм мне решительно не нравится.

И Яровой отправился упромысливать чаек. На закатном пленэре…

* * *

Как сказал бы старик Гиль, чай, да на природе, да в закатную пору — это еще не нирвана, но уже близко к тому, факт. Вот только… После разговора Кудрявцева с Москвой сам собой включился таймер обратного отсчета времени. Казалось, отныне оно взялось течь в два раза быстрее, а двум старым друзьям еще много о чем нужно было успеть поговорить. И отнюдь не на темы вечности — всё больше о делах земных, житейских и исключительно хлопотных…

— Так ты полагаешь, что Алексеев мог участвовать в сём веселом московском налете?

— Не то чтобы полагаю, но опасаюсь. Но если выяснится, что это и в самом деле так, надо спасать парня.

— Хорош парень! — фыркнул Яровой. — Три, включая мокрую, судимости и статус если еще не вора в законе, то уже близко к тому. Очнись, Володя! Искренне не понимаю, чего ты с ним носишься?

— У меня перед их семьей долги неоплаченные остались. А значит, и перед Юркой лично.

— А по мне, тот его выстрел в тебя, в феврале 1942-го, все долги списал.

— Мое пустяковое ранение супротив жизней его близких и поломанной его собственной? Нет, это абсолютно неравноценный размен.

— Хозяин — барин. Еще плеснуть горяченького?

— Не откажусь… Но, между прочим, Паша, ты ведь и сам принял участие в судьбе Юрки. Хотя уж тебя-то сия история лишь самым краешком коснулась.

— Да, принял. Но в свете тобою поведанного уже начинаю жалеть об этом.

— Почему?

— Кто знает, не вмешайся бы я тогда со своей дурацкой идеей… хм… негласного наставничества, может, худо-бедно и отсидел твой Юра положенное. Вышел на свободу да и начал жизнь с чистого листа. А так, получается, охмурил его Чибис. Романтикой блатной.

— Паш! Я тебя умоляю! Какая, к чертям, романтика? До горизонта — марево с мошкой. До которого еще добраться нужно — через буры, шизняки и крытки. Вохра безумная, "даешь главбревно Родине", и перловка, от которой по ночам не пропердеться. Это, что ли, романтика? — Кудрявцев досадливо покачал головой. — Не-ет, не верю. Не хочу верить. Не мог Юрка как фраер ушастый на словесные выкрутасы повестись.

— Но ведь с чего-то такие, прости господи, сюжеты в его рóмане нарисовались?

— Не знаю с чего. Пока не знаю. Вот разыщу — выясню. Кстати, Чибис этот давно ласты склеил?

— В 52-м, в Ивдельлаге. То ли сам себе вены вскрыл, ложкой заточенной, то ли добрые люди помогли. Но интересный был товарищ, что и говорить…

Ленинград, сентябрь 1944 года