Юность Барона. [3 книги]

— Если не касаться за нюансы — вполне. Сразу видно образованного человека.

— Так вышло, что, кроме тебя, Чибис, мне больше попросить некого. Посему… Если сможешь, пригляди за парнем? А я в свою очередь… Скажи, чем могу? В рамках разумного, конечно.

— А что ты мне можешь предложить, начальник? На волю ведь не выпустишь?

— Нет. На волю не выпущу.

— А, окромя воли, остальное у меня есть.

— Могу свиданку с бабой организовать, — взялся вслух прикидывать варианты Яровой. — Оно, конечно, не положено — ни тебе, ни мне. Но, обещаю, не узнает никто.

— Только мы вдвоем, да ты со свечкой? Интересный пейзаж. Надо будет обмозговать.

— Я перед тобой лукавить не буду. Ты, конечно, запросто можешь меня наколоть. На этап уйдете, и — привет, никто контролировать, проверять, как оно там дальше сложится, не станет. Но пойми! Не заслуживает этот парень сдохнуть ни за понюх табаку. Он… очень правильный он парнишка.

Последние слова Яровой произнес с неподдельной болью, что не ускользнуло от чуткого уха Чибиса.

— Правильный, говоришь? Так это смотря по каким понятиям.

— По любым! И по нашим, и по вашим! — продолжил наращивать градус Павел. — Он волченыш еще совсем. Не выживет он там, по первости, в одиночку. Ты только поначалу за ним пригляди, а? А дальше сам сдюжит. У парня навыки выживания отменные — через такое прошел, что… у-у-у-у. Нутром чую — выкарабкается. Лишь бы с самого начала лапы не перебили.

Здесь Яровой устало выдохнул и потянулся за папиросами:

— Вот такой будет мой сказ, Чибис. А теперь от тебя слова ответного жду… Да возьми ты уже папиросу! Хорош кобениться!..

* * *

И трех часов не прошло, как Чибис был возвращен обратно в "Кресты". В некогда главную тюрьму Российской империи, изначально задумывавшуюся как одиночную. "Преступник — это, без сомнения, грешник, — так в 1880-е рассуждал чешских корней архитектор Антоний Томишко, приступая к исполнению государева заказа на строительство нового столичного пенитенциарного учреждения. — А единственный путь грешника — покаяние. Иначе на его жизни можно ставить крест". По дерзновенному замыслу архитектора, одиночная камера должна была стать для затворника монашеской кельей, местом для молитвы о прощении.

Много невской воды утекло с тех пор. И на не меньшем количестве узников, прошедших через "Кресты", государство поставило жирный крест. Отныне одна только робкая попытка молитвы вызывала в этих стенах гомерический хохот сокамерников. Исчезли как класс и камеры-одиночки. Так, например, та, куда поздним вечером после разговора с Яровым перевели Чибиса, была заселена шестью сидельцами. И по местным меркам это считалось более чем сносными условиями казенного общежития…

Чибис степенно, по-хозяйски зашагнул в камеру. Дверь за ним тут же захлопнулась, с тем же противным лязгом закрылась на замки — и на пару секунд в былой келье "грешников" сделалось тихо. Постояльцы, включая тех, кто кемарил, синхронно подняли и поворотили головы. С неподдельным интересом всматриваясь в подселенца.

— Ну, поздорову, бродяги. Если кого разбудил — извиняйте.

— Батюшки-светы! — мячиком скатился с нижней, по правую руку от стола, шконки бугор внутрикамерного значения по прозвищу Хват. — Братцы, никак сам Чибис? Вот уж кого не ждали, не думали, не гадали!

Соблюдая устоявшийся церемониал, следом с полатей ссыпались остальные страдальцы. Все, за исключением лежащего на одном из вторых ярусов Юрки. Чибис этот момент отметил, но вида не подал. Лишь с усмешечкой отреагировал на захлебывающуюся эмоцию старшóго:

— Ждали его с моря, да на корабле, а он с печки на лыжах выскочил.

Наводя порядок, Хват нишкнул парню с нижней по левую руку шконки, и тот торопливо принялся собирать манатки, перемещаясь свободным этажом выше.

— А тебя, фраерок, что? В малолетстве старших уважать не научили? — прошипел бугор в адрес Юрки. — Задницу от шконки, может, оторвешь?

— Меня учили старшим место уступать. Я, в принципе, готов. Только, гляжу, вы уже и без меня подсуетились.

— Слышь ты, гунявый? Не опасаешься, что я и осерчать могу?

— Не кипятись, — осадил не в меру суетливого старшóго Чибис. — Парнишка, судя по всему, не только человек молодой, но и до этих стен непривычный. Подрастерялся малость.

— А коли подрастерялся, за нами не заржавеет. Пособим, подсоберем, — огрызнулся Хват. Тем временем Чибис прошествовал к столу, выгрузил из карманов газетный кулек и осьмушку хлеба, распорядился:

— Разделите на всю артель. Чем богаты. Ну да, все едино: лучше маленькая рыбка, чем большой таракан.

Хват метнулся, развернул газетку и заблажил с придыханием:

— Зацените, братва! Какой человек с вами последним куском делится! Эхма, держите меня семеро! Снеточки! Вяленые!

Далее — не то экспромтом, не то выудив из подсознания посконно деревенское, затянул гнусаво:

Как по озеру Ильмéню
снетки плавают, пельмени
А сисятые бабцы
их хватают за концы…

Чибис же сосредоточился на крестнике капитана Ярового.

— Мил человек, сделай одолжение: спустись да представься чин по чину. Как зовут? Кто таков? Чьих будешь?