Юность Барона. [3 книги]

— В дремучем лесу на зеленой опушке кукует-кукует, кукует кукушка… — протянула Люба зачин трошинского хита и со словами "Сушняк замучил. Пить хочу — умираю!" достала из сумки предусмотрительно прихваченную на даче початую бутылку "Улыбки".

— Хлебнешь?

— Нет, спасибо.

— Как хочешь. А вот я с удовольствием…. Уффф… Нагрелась, зараза.

— Вот ведь бесстыжая девка, прости господи! — не выдержав, ухнула бабка.

— Вы это про кого, мамаша?

— Про тебя, про кого же еще? Мужик — и тот отказался. А ей хоть бы хны! Хлещет прям из горла, да еще в общественном месте. И куда только милиция смотрит?

— А милиция, мамаша, смотрит туда же, куда и все, — пояснила Люба и провокативно покачала грудью.

— Тьфу, паскудница!

Сплюнув в сердцах, бабка, кряхтя, собрала свои пожитки и перебралась на другую лавку.

— Сиськи по пуду — работать не буду! — понеслось ей вдогонку.

— Перестань, — поморщился Барон. — Чего ты к бабке прицепилась?

— Интересное кино! Это кто к кому прицепился? Ууу… Ненавижу таких вот старух.

— Как гутарят щирые хохлы: "Уси дивчата — голубята, а де ж тади ти чортови бабы беруться?" Вспомнишь эти слова, когда сама такой станешь.

— Я? Старухой? Да никогда! Лучше загодя удавлюсь! — Люба сделала еще пару глотков и убрала бутылку. — Давно хотела спросить, да все случай не подворачивался. Можно?

— Сделай такое одолжение.

— "Барон" — кликуха уважительная. Но как тебя на самом деле, по паспорту кличут?

Барон ответил не сразу:

— Юрием окликали. Еще до паспорта.

— Ю-ююурочка! Надо же, прям как Гагарина! Ой! А ведь точно! Вы и в самом деле похожи.

— И чем же это? — непроизвольно улыбнулся Барон.

— А вот этим самым — улыбаетесь хорошо. По-настоящему. Только Гагарин все время улыбается, а ты почти никогда.

— Это он на фотографиях и в кино улыбается. У него теперь работа такая: лопни, но держи фасон. А небось, когда домой возвращается, давай своих по хате гонять.

— Думаешь?

— Допускаю. Жизнь — слишком грустная штука, чтобы вечно лыбиться и хохотать.

— Это точно, — вздохнула о своем Люба. — Так, значит, ты у нас Юрий? А по отчеству?

— Ко мне можно без отчества.

— Да мне просто интересно.

— Ну, если и в самом деле интересно, Всеволодович.

— Ой! Странное какое имя. Необычное. Я из Всеволодов только Боброва знаю. И еще этого… как его? Который "Оптимистическая трагедия"?

— Вишневский.

— Точно.

— Да ты на самом деле, оказывается, образованная женщина, Люба?

— На том стоим. Хотя другим кормимся.

— Всеволод — имя как раз обыкновенное. Самое что ни на есть славянское.

— А что оно означает?

— Властелин. Как вариант: "владеющий всем".

— Ничего себе! И как?

— Что как?

— Владел твой отец всем?

— Не всем, но многим.

— Например?

— Силой духа. Здравомыслием. Характером. Инженерным делом владел.

— И всё?

На лице Любы читалось разочарование: мнилось ей, что Барон, со своими повадками и манерами, всяко имел происхождение благородное, а аристократические предки его некогда владели обширным угодьями и каменными замками. В конце концов, не на пустом же месте возникло такое погоняло?.

— По мне — совсем немало. Дай Бог всякому такого богатства. По крайней мере я бы точно не отказался.

— Он жив? Твой отец?

— Нет. Умер.

— В войну? Барон нахмурился:

— Незадолго до.

— Ой! Ты извини, если я вдруг что-нибудь не то, дурацкое ляпаю?

— Хорошо. Когда будет дурацкое — извиню.

— О-ох, башка гудит! — Люба схватилась за виски и стала натирать их круговыми движениями пальцев.

— Поспи. Часика полтора еще ехать будем.

— А и то верно! — охотно согласилась она и, не спрашивая разрешения, по-свойски привалилась к Барону, пристроив голову у него на плече.

Отключилась Люба практически мгновенно.

Заснула, сама того не ведая, что своими, на первый взгляд абсолютно невинными, вопросами разбередила Баронову душу по полной.

И вот теперь, рассеянно глядя на пролетающие за окном лесные пейзажи и крохотные полустанки, ему отчетливо, до каждого слова, припомнился последний, по-настоящему взрослый разговор с отцом.

Хотя в тот майский вечер Юрка, разумеется, и помыслить не мог, что эта их беседа по душам — последняя.

Ленинград, май 1941 года

Всеволод стоял у распахнутого на кухне окна, курил и жадно впитывал запахи и настроения первого по-настоящему весеннего дня, что явился в этом году с превеликим опозданием.

Еще вчера в Ленинграде хозяйничали промозглые ветра, с утра так и вовсе валил мокрый снег. Но сегодня долгожданное весеннее солнце до краев, до самых высоких крыш залило воронку двора, по днищу которого тотчас засочились тонкие ручейки — последний снег сдавался на милость победителю.

Казалось бы — вот оно, дожил, дотянул, хвала богам, до весны! Но только наученный горьким опытом последних лет инженер Алексеев не спешил обольщаться — и на природный, и персонально на свой счет. Потому как в нынешней жизни заправляла и беспредельничала такой силы Тьма, против которой не смогло бы устоять даже и небесное светило…

— А мама скоро придет? Это на кухню заглянул Юрка.