Юность Барона. [3 книги]

— Да, теперь я и сама это знаю. Но в тот раз я ничегошеньки не поняла… Я лишь в последний момент тогда догадалась, что это был он, Юра. Побежала за ним, но он все равно уехал.

— Ничего не понимаю… Просто голова кругом идет… Как же так? Он ведь только о тебе и…

— Но на днях я получила от Юры письмо. А с ним еще и деньги. Очень много денег.

— Письмо? И что же он написал?

— Ой, по телефону это очень долго… Но в конце написал, что сумел найти меня благодаря вам, и просил, чтобы я не теряла с вами связи. Потому что вы, Ирина Петровна, очень хорошая женщина.

— Вот прямо так и?.. Очень хорошая?

— Да. А может, чудесная. Я сейчас точно не вспомню.

— Но где он сейчас, получается, ты не знаешь?

— Нет. Я как раз подумала, может, вам что-то про Юру известно?

— Нет, милая. Мне, к сожалению…

— Ваше время истекает, заканчивайте разговор!

— Ой, Ирина Петровна!

— Оленька, милая! Нам обязательно надо с тобой… Послушай! В течение этой недели я должна оформить и сдать под ключ новую выставку. И как только я ее… У меня как раз накопились отгулы… И я сразу же к тебе приеду… Ты меня слышишь?

— Алло! Ирина Петровна… Алло…

— Девушка! Подождите, не разъединяйте!.. Деву…

* * *

— Ну как, Ириш? Поговорила с Ольгой?

— Поговорила, теть Глаша.

— А чего мрачная такая? Нешто какие неприятности у нее?

— Неприятности?.. Да, пожалуй. И у нее, и у меня.

— О господи! А что стряслось-то?

— Брат у Ольги пропал. Едва только нашелся — и тут же пропал.

— Жалко, конечно. Но тебе-то какое дело? До ейного брата?.. Ой, Ириша?! Да у тебя никак глаза на мокром месте?.. Перестань, ну что ты? В конце концов, человек не иголка. Найдется…

* * *

А человек, об исчезновении которого сейчас кручинились не только в Перми и Галиче, но и в элитном подмосковном дачном поселке, в данный момент преспокойненько прогуливался по центру столицы, вдумчиво выбирая объект преступного посягательства…

Намекнув в оставленной записке о намерении поехать в Москву, Барон ничуть не лукавил и не наводил на ложный след, как это поначалу подумалось Кудрявцеву. Покинув дачу, Юрий на попутке добрался до ближайшей железнодорожной станции, откуда электричкой прикатил в Первопрестольную. Прикатил с твердым намерением "садиться".

И то сказать — засиделся на вольных хлебах, перегулял. Оно конечно — нет на свете ничего слаще воли, но так ведь и тюрьма — дом родной. Потому-то вор, если, конечно, он правильный, должен время от времени садиться. А Барон не наведывался к "хозяину" уже давненько, с 1956 года. Да и тогда, стараниями Клавдии, отсидел срок не полностью, откинулся по липовой болезни. Опять же — относительно сытая стабильность порождает безразличие…

Так что зерна убеждений, давеча щедро рассыпаемые Владимиром Николаевичем и дедом Степаном, как ни странно, попали на благодатную почву. Но — с одной маленькой оговоркой: Барон не собирался плясать под чужую дуду. Предлагая устроить добровольную явку с повинной на Лубянку, Кудрявцев, понятное дело, руководствовался самыми благими намерениями. Да только благими намерениями — известно, что и куда вымощено. Прознай кто из коллег по воровскому братству о том, что Барон к мусорам с челобитной [106] заявился, — вся его прежняя биография, все без мало двадцать годков — коту под хвост. И с "котом" — это еще гуманный расклад, запросто могли нарисоваться варианты и пожестче. Потому как с авторитетного вора — и спрос особый. Как говорится, взялся за гуж… А не можешь или, к примеру, устал нести свой крест — что ж, добро пожаловать в касту мужиков, потерпевших или стукачей. Только помни — обратного пути не будет. Закон лагеря суров: раз оступившийся более никогда не сможет переступить рамки своего низшего сословия.

Была еще одна причина, по которой Барону резко и вдруг захотелось уйти на зону. У причины имелось имя собственное — Ольга. После того как в его жизни неожиданно появился по-настоящему родной, близкий человек, Барон, по правде сказать, растерялся. Он не знал, не понимал, как вести себя с сестрой. Разумеется, он любил ее, любил до безумия. Но жизненный опыт неумолимо доказывал, что его любовь — она из разряда тех, что ранит всякого, с ней соприкоснувшегося. А в жизни у Ольги этих самых ран и шрамов и без него, без непутевого брата Юрки, имелось предостаточно…

Короче, счастья нетучки, господа присяжные заседатели. А посему — посижу-ка я немножечко в тюрьме! Перефразируя Пушкина: "Пришла пора. Она спалилась…"

Барон неторопливо брел по Большой Дмитровке, изучая окрестности на предмет подходящего ларька, палатки или какой иной торговой точки. Которую можно было бы постановочно подломить, а затем эффектно спалиться. Так, чтоб годика на два. Садиться на более долгий срок Барону не хотелось, а двух лет для временного передыха, для приведения мыслей в порядок и воровского реноме поддержания — вполне достаточно. Опять же, за это время былые прочие уголовные дела, в которых он мог каким-то краешком засветиться, благополучно канули бы в архивную Лету.