Юность Барона. [3 книги]

Наконец один, самый хулиганистый, а потому самый смелый, решившись, подошел:

— Чо, правда, что ли?

— Честное слово, красная звезда, Ленина и Сталина обманывать нельзя, — подтвердил Барон. — На, держи. И зови остальных…

Когда десять минут спустя во двор въехала милицейская "буханка", глазам выгрузившихся из нее сотрудников предстала престранная картина: на капоте объявленной в розыск милицейской машины сидел какой-то мужик, держа на коленях ящик с мороженым. К мужику выстроилась натуральная, составленная исключительно из детворы очередь. Которую весело регулировал, пересыпая свою речь балагурными присказками, втянувшийся в аттракцион невиданной щедрости орудовец Горячев…

Так сбылось двухдневной давности пророчество, озвученное устами литературного героя Дюма-отца: "Друг, судьбе угодно, чтобы мы были разлучены еще некоторое время, но прекрасные дни молодости не потеряны безвозвратно. Исполняйте свой долг в лагере, я исполняю его в другом месте…"

Глава восьмая (очень короткая)

— …А вот прямо вдоль канала, никуда не сворачивая, идите. И там, чутка не доходя до залива, в железные ворота упретесь. Это, значит, и будет яхт-клуб, — обозначил ориентир местный стрельнинский житель [108].

Кудрявцев поблагодарил, поправил лямки рюкзака и, свернув с шоссе, спустился по дряхлой лестнице к вытянутому стрелой речному каналу. В рыбацких сапогах, в тяжелом прорезиненном плаще, сейчас он более всего походил на грибника. Вот только корзинки при нем не наблюдалось. Да и время суток для тихой охоты было неподходящим — короткий октябрьский день уже потихонечку начинал клониться к закату.

Вечер сегодня выдался тихий, не по питерскому климату теплый. Кудрявцев шагал по ведущей вдоль канала узенькой улочке с громким названием Портовая, застроенной дачными времянками, многие из которых уже были заколочены, законсервированы до нового садово-огородного сезона — мало из какой трубы струился печной дымок. Привычного буйства осенних красок окрест тоже не наблюдалось, разве что под ногами. А виной тому близость залива, ветра которого преизрядно потрепали здешние кусты и деревья. Остались только самые стойкие — березы. Лишь они, продолжая сопротивляться, не спешили скинуть желтизну со своих белых, в крупную черную крапинку плеч.

Вдали, на фоне закатного солнца, показались верхушки мачт. "Верной дорогой идете, товарищ!" — усмехнулся про себя Кудрявцев и, приметив небольшой, пьедесталообразный гранитный валун, свернул к нему, чтобы сделать последний короткий привал на перекур. Владимир Николаевич был служакой старорежимным, а потому, в отличие от молодых, продолжал придерживаться негласного офицерского этикета. Одна из заповедей которого запрещала военнослужащим курение на ходу. Осторожно поставив на землю рюкзак (лежащая в нем бутылка все равно предательски звякнула, ударившись о банку консервов), он уселся на холодный камень и задымил, наслаждаясь разлитой вокруг тишиной и благодатью…

Десять минут спустя Кудрявцев стоял у затянутых металлической сеткой ворот, приветствуемый выскочившим из будки огромным лохматым "кабысдохом". Из чуть покосившейся деревянной сторожки, на крыше которой красовалась ржавая жестяная табличка "Яхт-клуб Кировского завода", вышел человек в тренировочных штанах и наброшенном поверх тельняшки ватнике. На затылке у него красовалась бескозырка — без лент, но зато с золотыми буквами "Свирепый".

— Боцман! Аа-тставить брёх!.. Я кому сказал?.. Вот, молодца. А теперь — сдай-ка в трюм! Давай-давай, смотри у меня!

"Кабысдох" обиженно засопел и нехотя, задом, забился в будку.

— Добрый вечер, Михаил Васильевич.

— Ба-а! Какие люди! Э-э-э… Владимир Николаевич, если память мне не изменяет?

— Не изменяет.

— Вот уж, по правде сказать, никак не ожидал. Каким ветром к нам?

— Попутным, Михаил Васильевич, исключительно попутным.

— Ну, раз такое дело, милости прошу к нашему шалашу… Боцман! Не ворчи! Это свои!.. А у меня как раз чайник на плите. Так что давай, проходи в кубрик. Только сразу предупреждаю: чай у меня сегодня с таком. Потому как гостей не ждал.

— Ничего страшного. Зато у меня кое-что имеется.

— Эге ж? Неужто снова салями?

— И салями тоже.

— Добре. Ну, заходи… Ох и мировые у тебя, Владимир Николаевич, сапоги! Может, сменяемся?..

…Лишь после того, как они приговорили половину выставленной Кудрявцевым бутылки ("за встречу", "за тех, кто в море" и "за прекрасных дам, которые не с нами") и выпили по две кружки обжигающего, заваренного на мятном листе чая, Михаил Васильевич резко оборвал дежурную, порожняковую беседу и, вперившись в Кудрявцева умным, внимательным взглядом, неожиданно спросил:

— В каком ты, я запамятовал, звании?

— Советник 2-го класса.