Юность Барона. [3 книги]

— Тьфу! Типун вам на язык! И не совестно болтать такое?

— Да шучу я, шучу.

— Дурацкие у вас шутки, — веско заключила Марфа, подходя и поправляя подушку— Надо лекарство принять. Да-да! И нечего головой мотать. Семьдесят четыре года стукнуло, а ведет себя как дитё малое! — Она наполнила стакан и всучила Гилю вместе с таблетками, которые тот покорно заглотнул. — Ну как? После уколов и сна получше стало?

Степан Казимирович прислушался к ощущениям:

— Восхитительно.

— Что ж за человек такой? Никогда серьезно не ответит! Может, позвонить в энтот ДеКа, сказать, чтоб перенесли? Встречу?

— Ну что ты, Марфа! Неудобно.

— Неудобно на потолке спать. И штаны через голову надевать, — проворчала домработница. — А вот всё остальное… Сколько раз говорила: хватит уже этих малолетних архаровцев тута приваживать!

— Марфа! Что ты такое говоришь? Это же дети. Наше будущее.

— Угу, такое вот будущее у нас на лестнице газеты в почтовых ящиках вчера подожгло… Все, пошла я обед готовить, а вы тут лежите и не вздумайте подниматься.

— Мне звонил кто-нибудь?

— Из ДеКа звонили. Сказали, что машину пришлют к половине шестого.

— Хорошо.

— Еще звонил… щас… — Домработница достала из кармашка передника обрывок газеты и зачитала собственноручно записанное: — Кудрявцев.

— Кто?!

— Кудрявцев. Владимир Николаевич. Сказал, что вы, мол, в курсе.

— Да, я в курсе, — помедлив, подтвердил Гиль. — И чего хотел?

— Просил передать, что приедет на Лесную. К началу встречи не успеет, но постарается быть обязательно.

— Спасибо, Марфа. Ступай.

Домработница направилась к дверям, сварливо причитая:

— А натоптали-то пионеры, у-уу! Предупреждала ведь ихнюю пионерскую атаманшу, чтоб обувь в прихожей снимали!..

Перспектива предстоящей вечерней встречи с Кудрявцевым не на шутку взволновала Степана Казимировича. Неожиданно пересекшись восемь лет назад, они с Володей обстоятельно, хотя поначалу и притирочно непросто, проговорили почти всю ночь и расстались если не друзьями, то, как минимум, более не врагами.

Все точки над "i" были тогда расставлены, все вопросы и взаимные претензии сняты. Оно и понятно: время и война зарубцевали былые обиды и раны.

С той поры они с Володей не встречались. Не то чтобы избегали общения, скорее — просто не сложилось. И вот теперь…

Но не та, не зимняя ночная встреча 1954 года припомнилась сейчас Гилю. В памяти его отчетливо, до мельчайших подробностей, всплыли ленинградские события поздней весны 1941-го. Всплыли совсем некстати, поскольку, вспоминая те роковые дни, Степан Казимирович ощущал, как его снова и снова захлестывало мучительное чувство скорби и сожаления, заставляющее до боли сжиматься его и без того натруженное, бесконечно-усталое сердце. Которое, при всем при том, на поверку оказалось много крепче некоторых других — юных, любимых и любящих.

Ленинград, май 1941 года

— …Что значит Гиль внизу? Где внизу?!

Петр Семенович удивленно уставился на Синюгина, с утра заступившего ответственным дежурным по управлению от руководства.

— Внизу в бюро пропусков! — возбужденно затараторил Ван Ваныч. — Да, когда мне дежурный позвонил, я сам обалдел! Дежурный ему: запишитесь на прием. А он ни в какую. Дескать, желаю прямо сейчас говорить с вашим начальством. Я, мол, заслуженный большевик, самого Ленина возил, всего на сутки из кремлевского гаража отпустили, туда-сюда, бараньи яйца…

Томашевский задумался, нервно постучал пальцами по столешнице.

— Интересно, с чем это он к нам пожаловал? И лубянские, скоты такие, могли бы хоть звоночек сделать. Предупредить. О визите гостя дорогого.

— А может, он того? С повинной решил? — осторожно предположил Синюгин.

— Что ты городишь? С какой повинной? — поморщился Томашевский. Впрочем, тут же попытался просчитать в уме даже и такой, совершенно невероятный, вариант развития событий. — Хм… А почему в таком разе к нам, а не?..

— Может, почуял чего? Вот и решил… действовать на опережение?

— Ты, Синюгин, конечно, сотрудник исполнительный, но… кхм…

— Петр Семенович! Я… если где-то, по вашему мнению, недорабатываю… Вы мне со всей пролетарской прямотой…

— Сказал бы я тебе, с пролетарской!.. — раздраженно процедил Томашевский. — Про то, как ты инженера Алексеева "доработал".

Синюгин виновато опустил глаза:

— Я ж не знал, что этот инженеришка изнутри таким хлипким окажется. С виду-то мужиком крепким казался, даром что без руки…

— Угу. Я его, понимаешь, колю, а он мягкий… Ладно, веди этого старого большевика ко мне. Затем срочно снаряди группу наружки: пусть они Гиля по выходе принимают и поводят по городу. Адреса, связи — все как полагается. Только аккуратно! Этот товарищ с головой, в отличие от… кхм… дружит.

— Слушаюсь!

Синюгин пулей вылетел из начальственного кабинета, а Томашевский потянулся за папиросой, пытаясь сосредоточиться и настроиться на предстоящую беседу.

Которая, во всех смыслах, обещала быть непростой…

* * *