Юность Барона. [3 книги]

— Про тебя и в газетах изредка писали, и к пионерам на сборы возили, книжку еще до войны собирались выпустить. А Павел Иосифович, будучи в то же самое время допущен к телу САМОГО, был лишен возможности даже женщине своей о том поведать. Потому как — строжайшая государственная тайна. Представляешь, какие это муки? Осознавать, что ты — "причастный", а окружающие о твоей "причастности" ничего не знают. Ну да, повторюсь, это всего лишь одна из версий.

— Плесни! — покосившись на початый армянский презент, мрачно приказал Гиль.

— Ты же сказал, что стахановскую норму выполнил?

— Перестань глумиться. Мне сейчас не до смеха.

— Извини, — Кудрявцев потянулся за бутылкой. — С тебя тост, ибо моя фантазия истощилась. Разве что воспользоваться универсальным: "За Родину, за Сталина!"

Гиль такого юмора не оценил. Заговорил отрешенно о, похоже, не единожды передуманном:

— Когда Юре было лет пять, он подарил мне свой рисунок. Неумелый такой, корявый. К слову, Оленька — та в мать пошла, она в его лета рисовала гораздо лучше. Так вот: на рисунке Юра изобразил размахивающего шашкой буденновца на коне. Но дело не в рисунке, а в подписи к нему.

— И что за подпись?

— Там было написано: "Бей всех гадов!"

— Смешно.

— Тогда мне тоже так показалось. А вот теперь, с высоты прожитых лет и пережитых событий, думается мне, что в этой наивной детской фразе заложен глубокий философский смысл. В конце концов, согласись, подобный девиз отлично смотрелся бы, к примеру, на рыцарском щите.

— Соглашусь, принимается. И в качестве девиза, и в качестве тоста. В таком случае комбинируем: "За Родину, за Сталина и против всех гадов!" Вздрогнули!

Они чокнулись, выпили.

Закусывать не стали — зажевали нахлынувшими воспоминаниями.

— А ведь я, Казимирыч, по долгу службы, присутствовал при сем, как вычурно выражаются англичане, перформансе.

— Каком перформансе? О чем ты?

— О мероприятии, состоявшемся в ночь на 1 ноября прошлого года. Когда тело Сталина из Мавзолея вынесли и закопали рядышком, по-тихому.

— Ты же знаешь, Володя, я никогда не был ни оголтелым, ни пассивным сталинистом.

— Аналогично. Хотя в последнее время очень многие отчего-то пытаются прицепить на меня именно такой ярлык. Извини, я перебил.

— Тем не менее, как по мне, так негоже это — покойников туда-сюда волочить.

— Полностью согласен. Тем паче что труп, что мумия, что картина или фотография, — это ведь не человек, а лишь изображение. А сам Сталин никуда не растворился, никуда не делся. Неважно, в Мавзолее он лежит, у Кремлевской стены или еще где. Ты ведь, Казимирыч, лучше меня знаешь, что даже и Ленин — он ведь тоже просто человек был. И к нему точно так же предостаточно вопросов имеется. Так ли в конечном итоге всё у нас устроилось, как Ильич хотел, не так ли? В слезах он помирал? В счастье? Или, напротив, в муках совести? Кто теперь может сказать наверняка?

— Никто, — подтвердил Гиль.

— В том-то и беда. У каждого из нас лишь крохотный, индивидуальный кусочек правды: у палачей он один, у жертв другой, у случайно мимо проходивших — третий, у беспристрастных исследователей — четвертый. И едва ли эти кусочки сложатся в единую мозаику. Так и будет существовать в этом мире бесконечное множество правд. Аки, если верить астрономам, миров во Вселенной. Притом что и у всякого астронома, заметь, тоже своя, отличная от сотоварищей по телескопу, правда имеется…

* * *

— Алло! Слушаю!

— Доброй ночи, Аллочка. Надеюсь, я тебя не разбудил?

— И не надейся. Разумеется, разбудил. Или, быть может, ты самонадеянно посчитал, что я всю ночь стану дождаться, когда ты соизволишь объявиться?

— Ради бога, прости. Я тут своих московских друзей, еще по старой журналистской работе, случайно встретил. И они уговорили меня заночевать у них — пополуночничать, юность былую повспоминать. Ты на меня не сердишься?

— Вот еще глупости! Мне абсолютно безразлично, где ты ночуешь и с кем.

— Жаль. Потому что как раз мне очень многое совсем даже небезразлично.

— Да? И что же, например?

— Например, что в данный момент на тебе надето? И надето ли вообще?

— Так за чем же дело стало, товарищ журналист? Приезжай и сам посмотри. Мне теперь все равно долго не уснуть.

— Я бы с радостью, но… мои друзья — они за городом живут. Боюсь, все электрички уже того. Но я клятвенно обязуюсь загладить вину.

— И каким образом?

— Какой у тебя самый любимый ресторан?

— Допустим, "Пекин".

— Тогда завтра, вернее, уже сегодня, ровно в 18:00, жду тебя в "Пекине". Отметим очень важную для меня дату.

— Это какую?

— Два дня нашего знакомства.

— Ах, Юрочка! Что ты со мной делаешь, негодный мальчишка? На тебя ведь ну совершенно невозможно сердиться.

— Тогда в 18:00 в "Пекине". И попрошу не опаздывать, готовится сюрприз.

— Что за сюрприз?

— Секрет. Все, спокойной ночи. Целую тебя. Во все скромные и не очень места.

— И я тебя тоже, Юрочка. Во все… И все-таки ты большой негодник! Мог бы, по крайней мере, раньше позвонить. Я ведь за эти часы бог знает что успела передумать!..

…Барон повесил трубку и весьма довольный состоявшимся разговором вышел из телефонной будки.