Юность добровольчества

– Ваше дело… Ступайте, отыщите артиллерийский парк. Скажете там, что от меня, – подумав, Вигель написал короткую записку. – Вот, передайте, чтобы не было недоразумений. Идите.

– Слушаюсь, господин капитан, – бывший поручик по-военному отдал честь и вышел.

Николай Петрович, помедлив немного, последовал за ним. У входа дожидался Данилыч.

– Что, ваше благородие, всё-таки отпустил?

– Отпустил… Твой пленник изъявил желание служить у нас.

– Что ж, даст Бог, вправду одумается. Хорошо, что греха на душу не взяли.

– Хорошо ли, нет – время покажет, – вздохнул Вигель.

– Что-то ты смурной сегодня, Николай Петрович. Разве какую весть худую получил? Я видал, письмецо у тебя лежало…

– Получил, Данилыч, получил… – угрюмо ответил капитан. – И ума не приложу, куда теперь поворачивать, – махнул рукой, закурил. – Данилыч, у тебя жена есть?

– Как не быть! Казачат трое. Старшой скоро нам пособлять будет!

– Скучает, поди, по тебе…

– Не без этого, Николай Петрович. Хотя ей и скучать-то некогда. Всё ж хозяйство на ней лежит. А ты, что ли, от жены письмо получил?

– Да нет… Не от жены… От не-жены, вернее сказать…

– Вон оно что! – понимающе протянул казак.

– Больна она, Данилыч, понимаешь? Серьёзно больна. И никого у неё, кроме меня, нет. А я отсюда чем могу помочь? Это письмо меня месяц искало. Бог знает, что с ней стало за этот месяц. А ответ ещё столько плутать будет? Душа не на месте у меня.

– Отпуск испроси. Съезди к ней. Оно быстрее письма будет. И пользительнее.

– Как же! Тут бои каждый день, я и без того две недели в лазарете прохлаждался… А теперь по личным обстоятельствам в тыл уеду… Эти проклятые обстоятельства ведь и не пояснишь! Хорош буду! Можно подумать, что у других надобности меньше моих.

– И то верно, – вздохнул Данилыч. – Когда бы жена занемогла… А не-жена – это оно конечно…

На улице показалась скорбная процессия: вереницы саней с убитыми и ранеными тяжело ползли по грязной, едва припорошенной снегом дороге. Впереди везли погибших, укрытых рогожей так, что видны были только ноги, часто босые (сапог не хватало, и со своих мертвецов снимали их). Первую лошадь вёл под уздцы мальчик-казачок лет двенадцати.

– Кого везёшь, сынок? – спросил его Данилыч сочувственно.

– Батю и братку, – ответил мальчик. – Их красные порубали.

Данилыч перекрестился:

– Что ж ты теперь делать будешь?

Казачок вскинул болтавшуюся у него на плече тяжёлую винтовку:

– Красных буду убивать, – отозвался жёстко, и совсем недетскими глазами посмотрел.

Вигелю стало немного не по себе. Проехали сани с убитыми. Показались раненые, наваленные также по нескольку человек, кое-как. Две-три сестры то шли пешком, переходя от одних страждущих к другим, то, устав, садились на край саней.

– Вигель! – крикнул чей-то голос. – Капитан!

Николай увидел, что с одних из саней зовёт его, приподнявшись на локте, знакомый прапорщик. Поспешил к нему, пошёл рядом:

– Куда тебя?

– Да ерунда! Царапина! – хотел крепкое словцо отвесить, но при сестре, рядом сидевшей, удержался. – А вот, другу нашему меньше повезло… – омрачился.

– Кому?

– Ротмистр Гребенников ранен. Кажись, смертельно…

Проехали сани, а Вигель остался стоять на дороге, сжимая кулаки до кровоподтёков на ладонях.

– А мы с пленными в гуманизм играем… – глухо выдавил он.

Кровь бросилась в голову. Какое-то мутное, тяжёлое, злое чувство овладевало его сердцем, гася сознанье, оставляя одно единственное страстное желание: ни мгновения не медля, изрубить кого-нибудь, отомстить за убитого друга, утолить чужой кровью свою боль. Не владея собой, бросился к артиллерийскому парку, который был невдалеке.

– Стой! Николай Петрович, стой! – побежал следом Данилыч. – Что удумал?!

Достигнув артиллерийского парка, Вигель увидел Роменского, стоявшего у одного из трофейных орудий, выхватил пистолет. Бывший поручик инстинктивно понял, в чём дело, но не подался назад, не дрогнул, а вышел вперёд, спросил ровно:

– Кажется, господин капитан, вы пожалели о своём милосердии? Что ж, расстреливайте. Я готов.

И убил бы его Николай в охватившем его исступлении, но подоспевший Данилыч схватил его за руку, и выстрел ушёл в небо… Казак тряхнул капитана за плечи:

– Ты что ж творишь, ваше благородие?! Не допущу! Окстись! Нешто можно?! Не бери греха на душу!

Вигель сунул пистолет в кобуру, глубоко вздохнул. Не глядя на Роменского, повернулся, пошёл шатко в обратном направлении. Как-то разом не осталось сил ни на что, а всё тело сотрясала крупная дрожь. Сам себя не узнавал Николай, сам удивлялся своему припадку, словно чёрным крылом заволокло разум, словно чёрт вселился… Данилыч, как тень, шёл следом.

– Говорят, те души, что в такие дни отходят, черти не мытарят…

Вигель не ответил. Вспоминалось давнишнее предчувствие Гребенникова, что до Москвы ему не дойти. Откуда только знал он? При его весёлости и бесшабашности… А вот – знал. Сколько раз судьба пощадила. Даже в безрассудствах, в русской рулетке – прощала. А тут отвернулась, как капризная красавица.