Юность добровольчества

«Я снова совсем одна. Словно заживо погребена. Всё чужое… Все чужие… И я никому не нужна. Что может быть убийственнее? Нет-нет, Вы не волнуйтесь, друг великодушный, я сейчас далека от того состояния, в котором Вы меня нашли этой весной. Только холодно и пусто, пусто и холодно… Но я – привыкаю. Привыкаю ходить по улицам одна. Привыкаю к тому, что окна моих друзей занавешены, и мне не к кому идти больше, и они никогда не придут в мою зелёную гостиную… Я почти ненавижу её. Я её боюсь. По вечерам особенно. По вечерам, когда я остаюсь в ней одна, мне чудятся голоса, звуки, словно тени тех, кто собирался здесь за столом, приходят навестить меня… Больше некому приходить…

Недавно был Ваш друг. Ростислав Андреевич. Он уехал… Я не поняла, куда. То ли в штаб, то ли на фронт, то ли с каким-то заданием… Оставил мне кота. Серого, пушистого… Никак не могу придумать ему имя. Может, Вы подскажите? Этот кот – мой единственный (кроме Вас) друг. Иногда я просыпаюсь утром и не хочу подниматься, не хочу видеть солнечного света, идти куда-то… А потом вспоминаю, что надо коту рыбы купить. Что надо его кормить. И встаю, и иду…

Я ко всему привыкаю… Привыкаю и к самому невыносимому. К тому, что его нет. К тому, что Вас нет. К тому, что я не нужна больше никому, кроме моего кота…

Если бы Вы могли вырваться в Новочеркасск хоть на несколько дней! Хоть на несколько часов! Господи, если бы Вы знали, как мне страшно без Вас! Как пусто! И как я за Вас молюсь… Чтобы хоть Вам, хоть Вам Он сохранил жизнь, хоть вас помиловал!..»

Нервы Натальи Фёдоровны явно были предельно расшатаны. Сжималось сердце: как она там, бедная? Тогда, весной, Вигель нашёл её на грани помешательства. Иногда на неё нападало какое-то странное состояние: лицо её становилось потерянным, по нему гуляла улыбка, а взгляд делался бессмысленным… Боялся Николай за её рассудок. Неужели и этой прекрасной женщине суждено превратиться в несчастную, страшную в своём безумии, Машу из бедлама? Неужели и ей оказаться в проклятых стенах дома скорби, среди помешенных? Только не это! Из далёкого Новочеркасска, как безумная Маша, тянула она к Вигелю свои прекрасные руки, молила спасти её. Эта мольба в каждой строчке читалась… Но как же ехать к ней? Как оставить фронт? И сколько времени понадобится, чтобы её успокоить? Да и надолго ли успокоится? Всего хуже было то, что в Новочеркасске не оставалось никого из знакомых. Уходя во Второй Кубанский, попросил Николай подполковника Арсентьева, в городе по ранению находившегося, иногда навещать жену боевого товарища. Но, вот, и он уехал. Оставил ей кота… Чтобы было о ком заботиться. Не забыл Ростислав Андреевич просьбы, всё, что мог, сделал. Но Наталье Фёдоровне человек был нужен. Опора. Нежный вьюн не может расти ввысь сам, ему нужно обвиться вокруг крепкого ствола, прильнуть к нему, держаться за него, а без того опадает он бессильно на землю. Наташа и была таким нежным вьюном. Много лет обвивалась она вокруг своего сильного, любящего её мужа, и цвела ещё прекраснее на фоне его простоты, неприметности. Но срубили ствол, и вьюн стал чахнуть, стал отчаянно искать иной опоры.

Много дней провёл Вигель в обществе Натальи Фёдоровны, выхаживая её, жалея. Когда бы ни война, он, вероятно, никогда бы не оставил её. Из сострадания, из чувства долга… Слова «любовь» не произносил Николай. Любовь в его жизни одна была. Таня. И вместе с ней погибла она под стенами Екатеринодара. До сих пор не зарастала эта рана. И нередко Таня снилась Вигелю по ночам. Молчаливая, кроткая, мягкая, приветливая… Просыпался Николай и вспоминал строки Гейне:

Я каждую ночь тебя вижу во сне

В толпе незнакомых видений,

Приветливо ты улыбаешься мне,

Я плачу, упав на колени.

Ты долго и грустно глядишь на меня

И светлой качаешь головкой,

И капают слёзы из глаз у меня,

И что-то твержу я неловко.

Ты тихое слово мне шепчешь в ответ,

Ты ветку даёшь мне открыто.

Проснулся – и ветки твоей уже нет,

И слово твоё позабыто…

Такими в точности и были ночные, рождённые сном, свидания с Таней… Может быть, видел сам Гейне схожие сны? Может, и он потерял дорогого человека?

Разрывался Вигель между памятью о невесте и тягой к Наталье Фёдоровне. Иногда думалось, не есть ли его отношения с Наташей изменой, пусть и посмертной, Тане? Далеко зашли отношения эти, и заходили всё дальше… Но Таня не стала бы осуждать. Таня бы поняла и простила. И сама, по всеотзывчивости и сострадательности своей святой души, пожалела бы и полюбила бы Наталью Фёдоровну…

В конце письма была приписка: «Сегодня мне попала в руки газета. Посылаю Вам из неё вырезку. Когда я читала эти строки, я видела Вас… Не удивляйтесь этому. Там не по смыслу про Вас, а по чувству… По моему чувству. Потому что и я, как трава полевая, клонюсь и шепчу: «Слава…» Вам… Ему… И всем, всем таким, как Вы и он…»

Нигде в письме не обращалась Наташа к Вигелю по имени, словно всё ещё писала их не ему, а своему мужу. Точь-в-точь так, как писала ему…

Прочесть газеты Николай не успел. Вошедший казак, Елисей Данилыч, доложил: