Юность добровольчества

– Генерал, я не мальчик, в ваших поучениях не нуждаюсь, – сдержанно ответил Александр Васильевич. – Я взвесил всё и знаю, что делаю.

– В таком случае, при создавшихся условиях ни работать, ни оставаться на территории Сибири я не желаю!

Это было кстати. Совсем не желал и Колчак, чтобы этот с непомерным гонором, готовый развязать ещё одну усобицу генерал оставался в Сибири и мутил воду.

– О, разумеется. Отдых будет вам полезен. Вы можете отправиться в Японию. Очень вам рекомендую. Или же в Шанхай.

– Благодарю. Я уеду через три дня. Но знайте, вы подписали чужой вексель, да ещё фальшивый, расплата по нему может погубить не только вас, но и дело, начатое в Сибири!

Александр Васильевич вспыхнул, но, подавив гнев, произнёс спокойно:

– Прощайте, генерал. Желаю вам приятного отдыха.

– Честь имею!

Болдырев уехал через несколько дней, выпустив прощальное воззвание к армии, в котором завещал помнить, что будущее России на фронте и в создании единой боеспособной армии. Будет крепок фронт и крепка духом армия – будет обеспечено и воссоздание Великой России. Мысли эти очень согласовались с убеждениями Колчака, и он мысленно поблагодарил генерала, что хотя бы напоследок он повёл себя, как джентльмен и патриот, не дав волю честолюбивым стремлениям.

В речи Болдырева задело адмирала упоминание Дитерихса. Случайно ли упомянул его генерал? Или Михаил Константинович тоже противник переворота? Известный своими монархическими убеждениями, он вряд ли мог сочувствовать директории. С другой стороны, он был командующим у чехословаков, близок к ним… А чехословаки были недовольны. Только и сдержало их давление союзников… Никому нельзя довериться. Столько людей, а опереться не на кого… Пустыня! Что все идеи, все программы и намерения, если нет людей, чтобы их воплощать? Людей верных? Кажется, всё придётся решать самому. Всё решать, всё делать и за всё отвечать. Но это и неплохо отчасти… «В основании учения об управлении вооружённой силой лежит идея творческой воли начальника – командующего, облечённого абсолютной властью, как средством выражения этой воли», – так сам писал ещё в двенадцатом году, в очерке «Служба Генерального Штаба». «Искусство высшего, вернее, всякого командования есть искусство военного замысла, – это та творческая работа, которая в силу своей сущности может принадлежать только одному лицу, так как понятие всякой идейной творческой деятельности не допускает возможности двойственности и вообще участия в ней второго лица». И разве не подтвердили справедливость этого утверждения все коллегиальные правительства последнего периода: Временное, Комуч, Директория? Они оказались творчески бесплодны, вместе собравшись, ни одного решения принять не могли, занимались внутренней грызнёй, не имели единой линии. А единая линия может быть только у одного человека. У командующего. Правда, творческого подъёма не ощущал в себе Александр Васильевич. Настолько велик был окружающий разгром, что руки опускались. То ли дело было в благословенные годы борьбы за судостроительную программу! Огонь горел в крови! И на Балтике, и в Севастополе… А теперь огня этого не хватало. Было лишь сознание долга и готовность отдать всё во имя возрождения России. Ещё будучи военным министром при Директории, составил Колчак план действий первой необходимости: исключить партийную борьбу, никаких партий не должно быть ни в армии, ни в государственных органах, сокращение непомерно разросшихся штабов (одних «помощников», слоняющихся без всякого дела несметное количество – место им на фронте!), создание и укрепление кадров для армии и будущего флота. А ещё и в тылу же нужно налаживать жизнь. Вторичное дело в сравнении с армией, но и его забывать нельзя. И всю эту махину – в одиночку вытянуть? Конечно, «творческая работа по созданию замысла является по существу единоличной и принадлежит всецело командующему безраздельно, всякое влияние на неё со стороны вторых лиц является недопустимым, никакой помощи или совместной деятельности в этой работе быть не должно», но исполнители – нужны. Сотрудники и сподвижники – нужны. На кого бы опереться можно было, кому со спокойным сердцем можно было бы доверить то или иное дело и быть уверенным, что оное будет исполнено на совесть. Озирался адмирал в поисках таких людей и не находил, тем более, что почти никого не знал прежде.