«Юность». Избранное. X. 1955-1965

— Спокойно, девушка, спокойно! Можно в отделение, почему нельзя? Всем можно, и вам тоже. В общем, пройдемте, как говорится.

— Да как же?

— Все! — Сержант поднял руку, будто сдерживая ладонью готовый прорваться поток Иринкиных слов.

— Бесполезно, Иринка, — сказал я. — Ничего не поделаешь…

— Вот именно, — подтвердил сержант. — Круглов, садись в грузовик, возьми с собой… — Он еще раз оглядел нас, как бы оценивая, кто из нас посильнее. — Вот этого, с синяком. А перевязанный и девушка со мной в «бобике» останутся. Поехали.

— Да! — вздохнул Димка. — Не повезет — так и не уедешь… Ну, пока, может, свидимся еще. Привет деду Якушенко. — И он полез в кабину моего «газика».

— Пойдем, Иринка, — сказал я, обняв ее за плечи. — Нас теперь, как большое начальство, дальше в легковушке повезут.

— Неужто ничего нельзя сделать? — не сдавалась она.

— Нет. Ничего, — сказал я.

Милиционеры еще посовещались о чем-то и разошлись по машинам.

— Только смирно, без фокусов, — предупредил сержант, усаживаясь за руль.

Он несколько раз привставал, расправляя под собой полы шинели, потом завел мотор и развернул «бобик».

Мы с Иринкой сидели сзади на мягкой подушке. В «бобике» ехать было лучше: не так трясло и меньше болела голова. Иринка все вздыхала, прижавшись ко мне.

— Как получилось-то нехорошо, Лешка, — сказала она. — Может, и правда эта примета, что баба в пути приносит несчастье?

— Глупая ты у меня все-таки, — сказал я и поцеловал ее. — Нет такой приметы. А если есть, то она к морякам относится, а нас, шоферов, не касается.

Иринка улыбнулась:

— Ага, я знаю, так бывает. Я в поезде с одним казахом ехала. У него тринадцатое место было. Я говорю: не повезло вам, несчастливое число вам попалось. А он говорит: это русских касается, а меня не касается. Обыкновенное число. У нас, казахов, другое несчастливое. И называет какое-то, я уже забыла, какое. Двадцать семь, кажется.

— Ну вот, видишь, — сказал я и снова поцеловал Иринку.

— Ведите себя приличней, — сказал сержант. (Он подсматривал за нами в зеркальце). — Забыли, где находитесь? Не в саду на скамеечке.

Иринка смутилась и отпрянула от меня в другой угол. Но я опять привлек ее к себе и сказал:

— А ты веди машину, сержант, и не лезь не в свое дело. Ты ГАИ, понял, а не милиционер в скверике у скамеечек.

— Ну ладно, в отделении заговоришь по-другому, — пообещал сержант.

— Зачем ты нарываешься? — прошептала Иринка. — Наговорит еще по злобе три короба в отделении.

— Да ну его к черту! — ответил я, не понижая голоса. — Думает, раз на нем форма, так он может нос везде совать.

Сержант только крякнул и ничего не ответил.

А я был зол не на шутку: надо же нам было так вгрохаться? Что там еще сержант мог наговорить?! И без того дальше ехать некуда. Он имел право талон проколоть только за то, что трое в кабине, а тут ведь еще черт те что вышло: водкой несет, морды набиты, едем ночью без путевки, за рулем сидит посторонняя личность с какими-то мокрыми, липкими бумажками вместо прав… Гроб с музыкой!

Я нашел в кармане папиросы и закурил. От них только голова разболелась еще больше.

Впереди маячил борт моего «газика» с четко написанным номером «66–34». Было до того непривычно и странно видеть этот номер, покачивающийся в рамке ветрового стекла чужой машины, что я старался туда не смотреть. А то, что моя машина преспокойно ехала без меня, казалось мне предательством с ее стороны и злило еще больше.

Я откинулся на спинку и закрыл глаза. Теперь и я мог подремать: я стал самым обыкновенным пассажиром.

«Дернул же меня черт встретить сегодня деда Якушенко!» — подумал я сквозь дрему.

В городе мы были минут через сорок. По темным ночным улочкам райцентра нас доставили в отделение.

На всей улице свет горел только в этом здании. У входа, опершись о косяк, покуривал милиционер. Мой «газик» уже загнали во двор, как вещественное доказательство, наверное, а с Димкой мы встретились в комнатке, вдоль стен которой стояли жесткие скамейки. На одной из них, свернувшись калачиком и укрывшись с головой пиджаком, спал какой-то пьяный, на другой сидел небритый детина с маленькими, тусклыми глазками, глянувшими на нас из-под нависшего лба, как подвальные оконца. Дверь с круглым отверстием посредине захлопнулась за нами.

— Плохо наше дело, ребята, — сказал Димка. — Дежурный выехал на происшествие, когда вернется, черт его знает… Да и вернется, что еще скажет-то.

— Подрались, что ль, из-за бабы? — спросил, ухмыляясь, детина.

— Не твое дело! — ответил я.

— Ишь ты!.. Разговаривать не желаете, значит? Не компания я, да? Врете, падлы, мы тут, в этой комнате, все компания…

— Ладно, заткнись! — оборвал его Димка. — Садитесь, ребята, ждать долго придется.

— Как твоя голова? — спросила меня Иринка.

— Ничего…

Я сел и прислонился затылком к холодной стене. Рядом Димка, облокотясь на колени и опустив голову, думал о чем-то. Иринка читала найденный на скамье обрывок газеты. Сидевший прямо напротив парень бесцеремонно разглядывал нас, но больше не ухмылялся.

Прошло минут десять, а может, и больше, когда щелкнул замок и в комнату вошел незнакомый милиционер.