Юность Моисея

Юноша катился на спине по скользкой винтовой дороге, как будто смазанной маслом, и не мог остановиться, даже если бы захотел. Одно радовало: лепёшка осталась целой. Хозарсиф интуитивно чувствовал: священный хлеб ещё сослужит свою настоящую службу. Недаром званые гости Вальтасара первым делом просили хлеб. Хоть кусочек! Значит, в любом временном измерении хлеб играет непростую роль.

Вылетев на подземную каменную площадку, Хозарсиф завертелся на спине, будто попав на каток. Собственно, это и был каток, но никакой египтянин не знает, что такое лёд. Многие могут догадываться, могут услышать рассказы, только видеть настоящий лёд в Египте не приходилось ещё никому. Вернее, Хозарсифу уже приходилось, когда во время совершения одной из мистерий его тоже опускали глубоко под землю, где с пещерного потолка висели настоящие сталактиты, а из скалистого пола пещеры поднимались вверх сталагмиты.

Юноша с трудом поднялся на ноги — скользкий спуск его здорово утомил. Сделав шаг, он тут же грохнулся на спину, пребольно ударившись затылком. Снова попытался встать и снова упал. Наконец, сообразив кое-как, что надо делать, он встал, и, пошире расставляя ноги, осторожными шагами отправился к берегу какой-то речушки, протекавшей неподалёку.

У побережья он увидел добротный деревянный пирс, как будто намедни сколоченный и даже с мастерски отлитым кнехтом с привязанной к нему вместительной лодкой. В лодке, возле заднего борта, сидел человек. Но кто это и человек ли разглядеть было невозможно, поскольку лодочник сидел в дерюжном плаще с капюшоном, скрывавшим его лицо. Хозарсиф взошёл на пирс, остановился возле лодки, думал, сидящий в ней обратит внимание на пришельца, только тот даже не пошевельнулся.

— Любезный, — обратился к нему юноша. — Не знаешь ли, как попасть в Эреб или Аменти? Я здесь впервые.

Из под видавшей виды дерюги послышался старческий кашель. Сидящий в ладье откинул с лица капюшон, и юноша узрел пред собой безгубого и безволосого человека. Вернее, не человека, а человеческий череп, обтянутый тонкой пепельной кожей с пробивающейся на щеках сетью кровеносных сосудов. У старца были живыми только глаза. И какие! Глаза переливались всеми цветами постоянно меняющейся радуги. Иногда они становились вообще разными, но оставались совершенно живыми. Это было заметно, и это был не иначе, как Хебесбаг, [83] встречающий Ба. [84]

Лодочник некоторое время в упор разглядывал пришельца, потом сквозь почти сомкнутые губы раздался хриплый глухой голос:

— Я знаю, кто ты и кого ищешь. Что дашь мне, если отвезу тебя в Эреб?

— У меня ничего нет, любезный, — отрезал Хозарсиф. — А хочешь, забери мой хитон. Когда-нибудь тебе всё-таки надо сменить одежду. Ты же ни у кого из мёртвых не сможешь разживиться одеждой, а я могу помочь. Мне не жалко.

— Ты лжёшь! — прохрипел Хебесбаг. — У тебя есть освящённый хлеб. Или тебе жаль заплатить за труд кусочком хлеба? Ведь я ещё могу рассказать, где искать убитого тобой.

— Хорошо, — согласился Хозарсиф. — Не хватит ли тебе половины лепёшки?

— Хватит, — кивнул лодочник, — садись. И пошевеливайся. Скоро сюда нагрянет живущий за чертой, укравший у тебя агнца в жертвоприношение своей любимой утробе.

Юношу можно было не упрашивать, тем более встреча с живущим за чертой или змеем не сулила ничего хорошего. Он прыгнул в посудину, отломил половину лепёшки и подал лодочнику. Тот дрожащими костлявыми руками принял хлеб и тут же съел его. Потом прикрыл глаза, не имевшие ресниц, и несколько минут сидел не шевелясь.

— Ты, пришелец, не знаешь этого мира, — наконец промолвил лодочник. — Поэтому поступаешь так безрассудно. Ведь я могу сейчас тебя никуда не повезти. И никто меня не заставит. Смекаешь?

Внутри лодочника что-то забулькало, будто гасилась известь. А, может, он просто смеялся. Этот утробный смех вызвал у адепта какой-то панический страх, хотя до этого он был уверен, что никого и ничего уже не испугается ни в земном мире, ни в потустороннем. Наконец, перестав выпускать бурление, лодочник продолжил:

— Никогда здесь не делай ничего заранее, попросят тебя или заставить захотят. У нас всегда будет то, что исходит от Бога, так пусть то, что исходит от нас, будет Божественным, но не порочным. Не искушай никого и не искушайся сам. Это очень трудно. Только если желаешь ещё хоть разок заглянуть в покинутый тобой мир, делай, как тебе говорят. Здесь свои правила. Я исполню обещание, так как ты не жадный.

Тут же их маленькая трирема отвалила от причала и отдалась течению. Ладья плыла сама, словно была живой. Была? Нет. Скорее, она действительно живая, ведь в потустороннем царстве совсем другая жизнь, совсем другие правила.

— Когда сойдёшь в Эребе, не иди прямо по дороге, — продолжил разговор лодочник, как только трирема оказалась на середине реки. — Она тебя здесь навсегда оставит. Шагай по малёхонькой нехоженой тропке. Выйдешь туда, куда надо. И не спрашивай ни у кого ничего. Здесь оставят.