Юность Жаботинского

Зачем спросил, сам не знал, но адвокат ответил профессионально. Ровенский еще за три месяца до того раздобыл эту бутылочку с кислотой, очень мучился человек, уже больше года почти не говорил с женой и дочерью, старался по делам уезжать из города, чаще всего без надобности. В этот вечер тоже сказал, будто уезжает, а сам спрятался в кофейне на Ланжероновской, наискось против своего подъезда, видел, как подъехал на лихаче Сережа и как уехал с дамами. Проследил их и до той гостиницы, околачивался под освещенными окнами час и два, пока там не потухла керосиновая лампа. Тогда позвонил, снял и для себя комнату, в чулках прошел по коридору, в левой руке была бутылочка, в правой нарочно заготовленный молоток. Молотком он и прошиб расшатанный дешевый замок того номера и ворвался в комнату. Лампу они потушили, но на столике горела стеариновая свеча. Увидев молоток и сумасшедшие глаза, Сережа вскочил и бросился вырывать молоток. Ровенский не боролся, уступил, но перенес бутылочку из левой руки в правую и плеснул Сереже в лицо. Потом он говорил, что хотел то же сделать и с женой, а дочку Нюту «просто хотел задушить», но уже не поднялась рука. Или «сразу всё равно стало», как он говорил потом на суде.

33 Встреча у цирюльника

Примерно около того времени Жаботинский вновь посетил парикмахерскую Фонберга на Ришельевской, и подмастерье Куба, повязывая салфетку, в сотый раз сказал ему сочувственно:

– Напрасно вы бреетесь: волос у вас жорсткий, а шкура нежная.

В эту минуту с соседнего кресла кто-то сказал «драсте», и, повернувшись, Владимир под сплошным париком из шампуня узнал Абрама Моисеевича. Они разговорились.

– Как поживает брат ваш Борис Маврикиевич?

– Бейреш? Бейреш в Италии. Не мог поехать в Мариенбад, как все люди, непременно ему нужно в Италию. Аристократ…

Жаботинский проводил Абрама Моисеевича до его дома на Колонтаевской, а тот всю дорогу говорил о разных членах семейства Мильгром.

– Конечно, шалопай был Сережа, шалопай, я ему еще не простил тот «экс», хотя, конечно, большую радость они мне доставили, что обобрали Бейреша тоже. Но я вам могу сказать, что Сережа просто на тридцать лет поздно родился или, скажем, на пятьдесят. Когда я был еще дитем, только такие люди тут в Одессе и делали карьеру. Один богател на контрабанде, другой на том, что грузил зерно по тридцать процентов мусора на мешок, а третий просто подкупал приемщика, получал у него обратно погашенные накладные за груз, смывал печати и потом продавал их дуракам в Херсоне. Зато сами были богаты, и вокруг каждого кормилось сколько душ…

Потом он рассказал Зеэву про Анну Михайловну: