Юркины бумеранги

— Мы тебя загримируем, — невозмутимо сказала Капитанша Арина. — Имей в виду: роль характерная, очень сложная.

— Злодеев, вообще, играть сложней, — вставила Петька.

— Да нет… Я же не против! — почему-то просиял Лёшка.

А Генка сказал:

— Кто-то же должен отрицательных персонажей играть, иначе никакого спектакля не получится. Я Зловредным учителем могу быть.

— Гена, ценю твое благородство.

Скоро все роли были распределены: Егор играл короля, а Морюшкин — королевского шута. Олежке досталась самая крохотная роль добродушного Лешего.

— Не бывает маленьких ролей — бывают маленькие актеры, — сказала бабушка. — К тому же у вас с Деньком, как у людей рисующих, полным-полно будет работы с декорациями и реквизитом.

— Значит, я играть не буду? — обрадовался Денёк. — А то я страшно боялся, что вы меня назначите, а у меня совершенно нет таланта… Но я могу музыку к спектаклю подобрать: я в школе раньше всегда на музыке сидел.

— Отлично! Музыка — это очень важно.

Арина Аркадьевна Метельская оказалась строгим режиссером. Репетиции длились по нескольку часов плюс актерские тренинги и анализ работы. То и дело Денёк и Олежка носились на велосипедах в кулинарию за заварными пончиками, а Генчик открывал люк и кричал, свешиваясь в свою квартиру:

— Ма-ам, пожалуйста, чай поставь!

Ночами Петька спала как убитая — так она уставала за день. Играла Петька маленькую разбойницу из «Снежной королевы».

— О-хо-хо-хо! — захохотал Иван, узнав это. — Роль как раз для тебя. А я-то все думаю: кого ты мне напоминаешь?

Роль Петьке нравилась. У Егора разбойница была совсем другая, не как у Андерсена. Она отпустила на волю всех своих зверей-пленников, ушла от разбойников и стала жить одна в лесу, в шалаше, помогать лесным обитателям: спасала их от охотников, капканов, пожаров. И костюм свой Петька любила. Мама перешила ей старую Иринину жилетку на шнуровке, сшила пеструю длинную юбку, дала свою клетчатую рубашку. Волосы Петька заплетала в две косички, на шею повесила старый бабушкин медальон из кокосовой скорлупы. Иван сделал ей тонкий гибкий лук и стрелы, смастерил колчан. Но самое главное — это кинжал. Тонкий кинжал из светлой стали в узорчатых ножнах. Кинжал из бабушкиного сундука. Конечно, он был не настоящий, а театральный, с шариком на конце. Но только не для Петьки. Когда она брала его в руки, то в крови у нее зажигалось что-то такое, что хоть сейчас в седло — и мчаться во весь опор навстречу опасностям.

В последние дни перед спектаклем бабушка настаивала, чтобы все репетировали в костюмах, и каждое утро, наряжаясь перед зеркалом, Петька вздыхала:

— Почему нельзя всегда так ходить?..

Дел было невпроворот. А тут еще простудился дедушка. Он лежал в своем кабинетике и сильно кашлял. Мама и бабушка сердились на него, потому что он не позволял вызывать врача и не хотел принимать лекарства. Петька, глядя на взрослых, тоже ругала его:

— Ты как маленький, дед!

Дедушка хотел заспорить, но закашлялся, махнул рукой и уткнулся в подушку.

— Дед, дед… — подергала она его за рукав. — Давай я тебе молока с маслом погрею?

Не переставая кашлять, дедушка кивнул.

Счастливая Петька бросилась на кухню.

— Мама! Грей скорее молока! И масла, масла туда побольше!

— Ну что за дурь, Ветка! — отмахнулась мама. — Не до тебя.

Все знали, как Петька любит молоко с маслом («Извращение!» — передергивал лицом Иван) и каким упрямым становится дедушка, когда болеет. Петька надула щеки, поражаясь глупости и вредности взрослых, шумно выдохнула и сказала:

— Я, между прочим, уговорила дедушку лечиться, но если вам это неинтересно…

— Ну наконец-то! — И мама засуетилась у плиты.

— Ай да Петька! Ай да молодец! — протрубила бабушка, не вынимая трубки изо рта.

— Мама, если ты будешь называть Вету этим дворово-уличным прозвищем, Сергея Арсеньевича хватит инфаркт, — предупредила мама. — И никакое молоко не поможет.

Она моментально все приготовила. Налила дымящееся молоко с золотистой масляной пленкой в высокий стакан, поставила на поднос.

— Я, я, мамочка-а! — затянула Петька. — Дай отнесу!

— Ты разольешь.

— Нет, я буду аккуратно. Ну мама…

— Тогда по пути все выпьешь! — рассмеялась мама.

Петька сердито глянула из-под бровей.

— Это нечестно. Я уговорила деда лечиться — я и понесу.

И, ловко забрав у мамы поднос, Петька двинулась по коридору. Она шла осторожно, высунув от напряжения кончик языка, потому что стакан вздрагивал и чуть-чуть дрожал, как живой, и Петька правда боялась разлить молоко. Дверь кабинетика она открыла ногой и к деду зашла, уже выпрямившись, легко, как будто всю жизнь только и делала, что носила подносы.

Дедушка больше не кашлял, поморщился, увидев молоко, и сказал:

— Унеси, Лизок, не буду.

— Дед!

— Не буду, не буду! Это все выдумки твоей бабушки, я знаю. Она актриса, ей кажется, что если человек чуть-чуть закашлял, то все — конец света, всех врачей готова в дом собрать.

— Дед! При чем тут бабушка! — возмутилась Петька, с грохотом ставя поднос на столик у кровати. — Я сама его согрела, сама донесла. Выпей, дед!

— Не буду, Лизонька. Это гадость такая — пить невозможно.