Юстиниан

Начнем с Иоанна Лида, который много лет прослужил при Юстиниане чиновником средней руки. Он охарактеризовал его правление следующим образом: «Когда государство было потрясено такими волнами и бурями зол (в предшествовавшие царствования), судьба противопоставила равное прежней лености прилежание Юстиниана, поставив начальником дел бдительнейшего из всех императоров, который считал потерей своей жизни, если не все так же бодрствовали и ратовали за государственное дело, как он сам, чтобы овладеть не только тем, что некогда было подчинено римлянам, а потом, по лености предшественников, было потеряно, но еще и подчинить им и то, что было у врагов»[417].

Противоположная точка зрения у Евагрия Схоластика. Говоря о смерти василевса, сириец оценивает Юстиниана однозначно негативно: «…наполнив таким образом всё беспорядком и смутами и претерпев за это в конце жизни наихудшее, переместился в самые нижние пределы ада»[418]. Здесь всё ясно: Евагрий поверил в то, что император в конце жизни стал афтартадокетом.

В отличие от Евагрия великий флорентиец Данте (он, конечно же, не может считаться современником Юстиниана, хотя ближе к нему, чем к нам) в своей «Божественной комедии» не просто поместил императора в рай, но сделал его там своим собеседником:

Был кесарь я, теперь — Юстиниан;
Я, Первою Любовью вдохновленный,
В законах всякий устранил изъян.

Я верил, в труд еще не погруженный,
Что естество в Христе одно, не два,
Такою верой удовлетворенный.

Но Агапит, всех пастырей глава,
Мне свой урок преподал благодатный
В той вере, что единственно права.

Я внял ему; теперь мне так понятны
Его слова, как твоему уму
В противоречье ложь и правда внятны.

Я стал ступать, как церковь; потому
И Бог меня отметил, мне внушая
Высокий труд; я предался Ему,

Оружье Велисарию вверяя,
Которого Господь в боях вознес,
От ратных дел меня освобождая.

Самого же подробного описания император удостоился от лично его знавшего Прокопия Кесарийского. Здесь характеристики противоречивы. Особенно удивительно то, что вышли они из-под пера одного и того же человека. Он оценил Юстиниана в трех разных жанрах: неумеренном до подобострастия панегирике («О постройках»), серьезном историко-мемуарном труде (о войнах с вандалами, персами и готами) и разнузданном поношении «Тайная история». Не историк, а истинный Протей![419]

Восхваления в адрес правителей гораздо более часты, нежели хулы, поэтому цитировать их не так интересно. Но посмотрим: «В наше время явился император Юстиниан, который, приняв власть над государством, потрясаемым [волнениями] и доведенным до позорной слабости, увеличил его размеры и привел его в блестящее состояние, изгнав из него насиловавших его варваров. <…> Император с величайшим искусством сумел промыслить себе целые новые государства. В самом деле, целый ряд областей, бывших уже чужими для римской (византийской. — С. Д.) державы, он подчинил своей власти и выстроил бесчисленное множество городов, не бывших ранее.

Найдя веру в Бога нетвердой и принужденной идти путем различных вероисповеданий, стерев с лица земли все пути, ведшие к этим колебаниям, он добился того, чтобы она стояла теперь на одном твердом основании истинного исповедания. Кроме того, поняв, что законы не должны быть неясными вследствие ненужной их многочисленности и, явно друг другу противореча, друг друга уничтожать, император, очистив их от массы ненужной и вредной болтовни, с великой твердостью преодолевая их взаимное расхождение, сохранил правильные законы. Сам, по собственному побуждению простив вины злоумышляющим против него, нуждающихся в средствах для жизни преисполнив до пресыщения богатством и тем преодолев унизительную для них злосчастную судьбу, добился того, что в империи воцарилась радость жизни»[420].

В своих «военных» книгах, как отмечалось ранее, историк вроде бы императора хвалил, но при случае занимался и завуалированной его критикой.

«Тайная история» в Новое время неоднократно подвергалась скрупулезному исследованию, поскольку трудно было поверить, что кто-то мог написать книгу, полную очернения сильнейших мира сего, и при этом остаться в живых. А между тем Прокопий Кесарийский не только умер своей смертью, но, возможно, даже закончил карьеру на одном из высших постов в империи — префекта Константинополя. Разумного объяснения этому нет. И за менее злобные выпады в адрес власти люди в те времена лишались если не жизни, то частей тела.