Юстиниан

— Нет, это тяжелая участь! Напрасно вы просите меня о такой жертве, друзья. Как я могу украситься императорской диадемой, когда мы все обязаны быть в скорби и печали. Да что мы — весь мир хочет плакать, потеряв воистину отца, а не правителя. Я же знаю, — тут куропалат сдвинул брови и заговорил громко, угрожающе, — что многие хотели причинить ему вред. Так случится и со мной, ведь тот, кто принял должность правителя, не избегнет зависти. Нет, я отказываюсь от знаков власти и лучше с грустью поеду на похороны.

Опять же, согласно этикету разыгрывая вполне установленный спектакль, сенаторы простерлись у ног супругов. Послышались возгласы на латинском и греческом:

— Благочестивый, пожалей!

— Помоги нам в опасности!

— Бог хочет Юстина!

Каллиник, опустившийся было на колени, вновь встал:

— Скоро рассветет. Если люди услышат, что дворец пуст и нет императора, могут случиться беспорядки. Мы видим твою любовь к господину нашему василевсу, но он умер, а мы — живы. Пусть же любовь к твоей стране не будет меньшей. Твой дядя, когда он умирал, приказал тебе держать власть. Не медли! Вступи на трон отца и властвуй миром, могущественный император!

Как бы нехотя и уступая чужой воле, Юстин наклонил голову и шагнул вперед:

— Во дворец!

Сенаторы поднимались с колен — кто быстро, кто с трудом. Следом, в сопровождении лишь нескольких евнухов и солдат, заторопилась София.

Они двигались быстро, почти бегом, через пустой холодный Город, заворачиваясь от морозного воздуха в плащи. Дым, поднимавшийся из кухонных труб, смешивался с моросью, окутывал крыши и наполнял воздух резким деготным ароматом — как всегда в Константинополе. Обступив со всех сторон Юстина и сенаторов, шли солдаты, тяжело дыша под тяжестью щитов, копий и пятидесятифунтовых панцирей. Молчание нарушали лишь топот ног и мерное бряцание железа. Впереди, в такт движению взмахивая копьем и оглядываясь, шагал рослый кампидуктор. Железный нагрудник его украшали золоченые фалеры за заслуги, а свирепое лицо — застарелый шрам от удара гуннской саблей. Спереди и сзади рысили группы вооруженных кавалеристов. Редкая ночная стража уступала дорогу: весть о смерти Юстиниана уже начала свой путь.

Ворота из слоновой кости, расположенные перед Кохлеей, в нижней части дворца, распахнулись в тот самый момент, когда закричали первые петухи.

— Добрый знак, — зашептались сенаторы.

Охрана салютовала своему начальнику уже не как куропалату, но как новому владыке. Все ворота были накрепко закрыты, усиленная стража встала к проходам дворца и ипподрома — так распорядился, пока Юстина не было, помощник фракиец Тиверий, его земляк и воспитанник с детских лет. Увидев его, Юстин задержался и протянул руку для приветствия, показывая окружающим свое расположение. Тиверий сначала почтительно склонился, затем ответил быстрым рукопожатием. Открыл было рот, чтобы высказать соболезнование, но император остановил его:

— После. Усильте охрану, займите ипподром. — И помедлив: — Комит экскувитов!

* * *

Отношение к смерти в Византии было двояким. С одной стороны, для православного смерть — не более чем утрата телесной оболочки, душа же восходит ко Христу, ожидая Страшного суда и (если будет на нем решено) воскресения и жизни вечной. С другой — ромеи горевали об ушедших друзьях и родственниках совершенно искренне. И «плач на похоронах» никуда не делся.

Войдя в спальню Юстиниана, новый император простерся ниц перед телом и сказал приличествующие случаю слова:

— Отец Юстиниан, свет города и мира, зачем ты покидаешь свой любимый дворец? Зачем ты отказываешься от родственников, слуг и столь многих вещей? Почему ты уже не думаешь о своих землях? Разве ты не задумывался над усталым миром? Видишь, авары и суровые франки, гепиды и готы и многие другие племена поднимают свои знамена и готовятся к войне? С какой силой мы покорим таких великих врагов, когда ты будешь мертв, о сила Рима?

Между тем София уже взяла в свои руки распоряжения относительно похорон. По городу побежали мандаторы, требуя закрывать проезжающие повозки в знак траура. В одном из самых больших залов дворца готовили золоченые носилки для тела, окружая их длинной, расшитой золотом, драгоценными камнями и пурпуром завесой с изображениями триумфальных побед покойного. На ней склонялись в почтении поверженные варварские короли, бежали или падали сраженными враги. Лица были вытканы золотом, кровь — пурпуром. Сам Юстиниан стоял, наступив ногой на шею поверженного Гелимера, и дородная женщина, аллегория Ливии, преподносила императору корзины плодов и лавровый венок. А следом протягивала руки полуобнаженная Рома, персонификация Рима.