Юстиниан

Зрители неистовствовали. Одни, вскочив на скамью, размахивали руками, словно возница, бичом подгоняющий лошадь. Другие, хотя и оставались сидеть, тоже заходились в криках, жестикулируя и провожая глазами скрывшихся в пыли коней и ездоков.

— Пор-фи-рий, Пор-фи-рий! — неслось с трибуны венетов.

— Кос-ма, Кос-ма! — вторили прасины.

— Ни-ка, ни-ка! — ревели и те и другие.

Вот где-то уже случилась драка, и ипподромные служители с короткими дубинками ринулись туда — разнимать. В другом месте стали бросаться камнями, и кого-то с разбитым в кровь лицом вели вниз, умываться. Даже здесь, в окружении сенаторов и высших лиц двора, не было спокойно, разве что без драк: те же крики, жесты, объятия, ругань.

Возница на четверке гнедых лошадей заметно опережал соперника. Петр не видел цвета его одежд, но по крикам понял: выигрывает фаворит.

— Пор-фи-рий, Пор-фи-рий! — всё громче кричали венеты. С трибуны прасинов несся нестройный гул разочарования. Квадрига Порфирия пересекла белую полосу и замедлила ход.

Заезд кончился.

Прасины ликовали.

Победитель медленно ехал к кафисме: эпарх уже держал в руках венок и мешочек с золотыми монетами, служитель рядом покачивал пальмовой ветвью.

Ипподром сегодня

Того ипподрома, который видел Петр Савватий, нет уже много столетий. Место, где он располагался, сегодня в Стамбуле занято площадью Ат-Мейданы. Правда, два обелиска и между ними бронзовая колонна в виде трех змей (уже без голов) стоят до сих пор — и это последние оставшиеся украшения Спины. От самого ипподрома (возведенного при Септимии Севере и основательно перестроенного Константином и его преемниками) остался лишь юго-западный конец: массивная, уходящая далеко вниз подземная часть Сфендоны (сейчас ее залы и галереи заложены кирпичом и недоступны). Облицовка и каменные скамьи в начале XVII в. при султане Ахмеде пошли на сооружение Голубой мечети. Четверка же бронзовых коней, украшавшая северо-восточный торец, Карцеры, и увезенная крестоносцами в XIII в. в Европу, сегодня хранится в соборе Св. Марка в Венеции, где ее может увидеть любой. Ну и улица Ат-Мейданы — она ведь повторяет беговую дорожку.

* * *

Помимо театра и цирка юноша, прибывший в Константинополь, не мог миновать публичных домов, харчевен, уличных развлечений и бань.

В царствование Анастасия «дома терпимости» были повсюду. В ранней Византии такое заведение вполне могло находиться в одном квартале с церковью: подобное соседство никого не смущало. Некоторые публичные женщины обитали в помещениях Сфендоны, так что в дни ристаний особо нетерпеливый клиент мог посетить их после скачек или даже в обеденный перерыв.

Античный мир относился к занятию проституцией и использованию подобного рода услуг, в общем, снисходительно. «Без денег флейта не склонит гетеру, и лира не привлечет тех, кто продает свою любовь… вы желаете красоты, а я люблю деньги. Так вот давайте же без брюзжания угождать обоюдным желаниям»[142], — сказано в «Любовных письмах», написанных неким Аристенетом не позднее Юстинианова века. Христианство проституцию осуждало, но, как ни парадоксально это звучит, худшим считалось поведение клиента публичной женщины. Дело в том, что церковь порицала сладострастие. Поэтому мужчина, особенно если он состоит в браке, ищущий продажной любви и тратящий деньги не на что-то душеполезное, а на свое «плотское похотение», безусловно, худший грешник. «Какого гнева не заслуживаешь ты, когда даешь деньги блуднице, но проходишь мимо нищего без внимания?!» — восклицает по этому поводу страстный Иоанн Златоуст[143]. Что касается проститутки, то если она пошла на панель из-за бедственного положения, церковь относилась к ней с пониманием и сочувствием, а раскаянию радовалась особо — ведь «сладострастный» грех требовал больших усилий для спасения, стало быть, и результат ценился выше. Впоследствии многие из таких женщин, встав на путь добродетели, ревностно служили Богу и даже делались святыми (Мария Египетская, Таисия, Пелагия).