Юстиниан

Над кафисмой развевался флаг, означавший официальное разрешение начать скачки. К первому заезду трибуны заполнила толпа, разноязыкая и шумная. В проходах торговцы предлагали зрителям напитки и съестное. Там же можно было спуститься в какую-нибудь из многочисленных уборных. Представление длилось целый день и было разбито на довольно большое число заездов (более десятка с перерывом на обед; как правило, двенадцать до обеда и двенадцать после), а зрителей ипподром вмещал под сто тысяч.

Пока народ рассаживался, на Спину уже выбежали актеры. Их репертуар был предельно прост. На потеху толпе они разыгрывали сценки (мы бы назвали их скетчами) бытового содержания: неожиданно вернувшийся из путешествия муж застает жену в объятиях любовника; глуповатый зять и похотливая теща; жадный старик, которого обманывает хитрый раб, и т. п. Играя откровенные сцены, актрисы старались снискать одобрение самым незатейливым образом — обнажаясь. Но только до предела, допустимого законом: снять повязку, напоминающую современные трусики-бикини, актриса не могла.

Актеров сменили жонглеры с мячами, акробаты, силачи, борцы, дрессировщики со своими животными. Гвоздем программы было представление канатоходца, под одобрительное уханье собравшихся выделывавшего трюки на веревке, натянутой между колоннами Спи´ны. Рабы-служители бегали по дорожке, поливая ее водой и разравнивая песок.

Но вот на кафисме появился Анастасий. Ипподром взревел, приветствуя василевса. Особо неистовствовали русии, которым тот благоволил.

У Карцеров показалась группа воинов в плащах с зажженными свечами в руках. Над ними, покачиваясь, двигалась статуя Константина Великого из позолоченного дерева. Ее поставили на повозку, запряженную четверкой мулов, которых под уздцы вел ипподромный служка. Подобно гигантскому возничему, скульптура двинулась по дорожке мимо трибун венетов и прасинов к Сфендоне, а затем, развернувшись, поехала назад. Когда повозка поравнялась с кафисмой, император встал, поклонился статуе и выпрямился, провожая ее взглядом до тех пор, пока она не скрылась в Карцерах. Петр Савватий знал: это странное представление дается на всех скачках ко Дню Города уже больше полутора веков.

Император троекратно перекрестил трибуны и, разрешая начать скачки, взмахнул специальным платком-маппой. Решетки Карцеров распахнулись. На арену вылетели четыре открытые сзади колесницы, каждая из которых была запряжена четверкой коней. Возничие, одетые в подобие доспехов и металлические каски, стояли, держа поводья в правой руке, а кнут — в левой[141].

Петр Савватий сидел рядом с дядей на скамье под кафисмой и пока из-за Спины видел повозки неотчетливо. Но по клубам пыли, поднятой соревнующимися, было видно, как, набирая ход, мчатся повозки от Карцеров к Сфендоне, между колоннами мелькали развевающиеся гривы, вытянутые в напряжении конские хвосты.

Ряды трибун и Спина не были строго параллельны: в какой-то момент пространство для хода колесниц сужалось, они должны были либо уступать дорогу друг другу, либо сталкиваться, усиливая накал страстей. Это могло произойти прямо напротив составного обелиска, а если не там — то у поворотов в торцах ипподрома.

Пройдя изгиб Сфендоны, колесницы помчались по направлению к кафисме. Лошади тянули вперед напряженные шеи, ноги бешено молотили песок дорожек, смешанный для приятного аромата с кедровыми опилками. Вот, пробиваясь сквозь крики зрителей, послышались глухой топот копыт и фыркающее дыхание скакунов. Миг, другой — и группа из четырех повозок, промчавшись мимо, вышла на поворот у Карцеров.

Круг второй, третий, четвертый… После прохождения каждого служитель убирал очередное большое деревянное яйцо с видной всем специальной подставки-овария. Взбитая копытами и колесами пыль висела над полем желтоватым маревом. Лошади вспотели, и Петр Савватий видел, как ходили мышцы под блестящей кожей красивых, тщательно подобранных и не менее тщательно ухоженных животных. Сильно пахло смесью конского пота, смолы и мокрого песка.

На пятом круге против Сфендоны две квадриги налетели друг на друга в пыли. Повозки опрокинулись, и гениох одной из них, словно большая кукла, взлетел, кувыркаясь, над пылью и рухнул вниз, в месиво окровавленных лошадей, дерева и металла. Толпа закричала. Служители уже бежали к месту события — успеть унести тела, оттащить или увести бьющихся животных, пока оставшиеся колесницы делают круг. Петр Савватий видел, как двое коней, разгоряченных схваткой, принялись кусать и лягать друг друга, третий убежал, а четвертый поднялся с земли и, встряхивая разбитой головой, заковылял, хромая на сломанную или ушибленную ногу, уволакивая за собой разбитую платформу с оставшимся единственным колесом.

И вот на оварии осталось последнее яйцо. Два раба с ведрами побежали навстречу друг другу, высыпая толченый мел на конец дорожки у поворота к Сфендоне, обозначая белым финишную черту. Последний, седьмой круг!