Юстиниан

В апреле того же 531 года префектом претория Востока стал Иоанн Каппадокиец — человек, искусный в придумывании новых поборов с целью увеличения доходов фиска. Один лишь аэрикон стал приносить более трех тысяч либр в год, к должникам применялись суровые меры.

В целом видно, что буквально с первых лет правления Юстиниан проявил себя как безжалостный «государственник»: во имя собственного понимания интересов «общего дела» он «ломал» всех — аристократию, простолюдинов, клир, православных, еретиков, иноверцев, — не смущаясь потерями. Сильнее всего качество это проявилось при подавлении восстания «Ника» — одного из крупнейших в VI веке и, видимо, самого масштабного (по потерям) мятежа в византийской истории.

Восстание «Ника»: 532

Январь 532 года стоял теплый, с туманами и частыми дождями. Город просыпался еще затемно: дым, поднимавшийся из кухонных труб, смешивался с моросью, окутывал крыши и наполнял воздух резким деготным ароматом. К восходу он проникал во все улицы, переулки, дома, храмы и дворцы на пространстве от Феодосиевых стен до Акрополя. Смешиваясь с запахом горелого масла от факелов, ламп и готовящейся еды, дым этот прятал, забивал все прочие запахи: и свежесть, идущую с моря; и поднимающийся ей навстречу из квартала вирсоденсов-дубильщиков противный дух замоченных в моче кож; и смрад, несмотря на все старания эпархов не исчезавший с площади Тавра, где торговали свиньями (против него не мог устоять даже аромат изысканных благовоний из лавок на Месе). Дым заволакивал арену ипподрома, и она переставала пахнуть привычным: конским потом, свежими опилками и навозом.

По мере того как над морем показывалось солнце, улицы оживали, но первым шуметь начинало небо: над крышами появлялись скандальные бакланы и чайки; тут же, словно в ответ на их вопли, с земли принимались орать бесчисленные петухи.

Улицы наполнялись людьми: всё чаще раздавались цокот копыт и шарканье подошв. По своим ранним делам спешили вестники-мандаторы; с лотками овощей и хлеба расходились из лавок и фускарий торговцы; звенели кувшинами водоносы. Смущаясь и таясь, крались вдоль стен пьяницы или загулявшие гости публичных домов. Наконец, полностью всходило солнце, и город просыпался окончательно. Дым исчезал, ветер с моря усиливался, воздух насыщался запахом водорослей и свежей рыбы: город хорошел и облагораживался.

Позвякивая щитами, копьями и прочим снаряжением, мерно шагала в казармы ночная стража. Торопились в храмы дьяконы и попы; по направлению к ипподрому и дворцу шли бесчисленные служители, одетые сообразно чину и предстоящему мероприятию. То тут, то там среди бородатых можно было заметить гладкое лицо юноши или евнуха и, совсем редко, женское. Рабы богатых горожанок уже выносили из домов паланкины со своими хозяйками, по Месе в сопровождении одетых в белое кандидатов ехал верхом на муле патрикий с озабоченным лицом.

Юстиниан обычно поднимался затемно, вместе с первыми дымами. Завтракая и занимаясь делами, он следил за просыпавшейся столицей, чутко прислушиваясь к ее звукам и ощущая запахи.

В утро вторника 13 января император ощущал себя неспокойным и злым. Двумя днями ранее, во время ристаний на ипподроме, случился скандал. В разгар состязаний прасины стали жаловаться на нерасследованные убийства, совершенные, по их мнению, «голубыми»[245], и притеснения со стороны императорского чиновника спафария Калоподия. Но дело, конечно же, было не в Калоподии: называя эту малозначительную фигуру, прасины имели в виду императора и двор: ведь именно венеты являлись партией власти. С трибун «зеленых» несся тягучий рев ритмичных хоровых выкриков, Юстиниан же отвечал на каждую реплику этого нестройного, но мощного хора через мандатора, который ревел с кафисмы в огромный бронзовый рупор. После каждой реплики толпа замирала, ждала ответа и, получив его, через некоторое время кричала: как бы с неохотой в начале фразы и с вызовом, с нажимом — в ее завершении.

Император подошел к столу, взял записанный придворным скорописцем текст и перечитал его — хотя, кажется, за эти три дня уже выучил наизусть:

Прасины: Многая лета, Юстиниан август, да будешь ты всегда победоносным! Меня обижают, о лучший из правителей; видит Бог, я не могу больше терпеть. Боюсь назвать притеснителя, ибо, как бы он ни выиграл, я же подвергнусь опасности!

Мандатор: Кто он, я не знаю.

Прасины: Моего притеснителя, трижды августейший, можно найти в квартале сапожников!

Мандатор: Никто вас не обижает.

Прасины: Он один-единственный обижает меня. О Богородица, как бы не лишиться головы!

Мандатор: Кто он такой, мы не знаем.

Прасины: Ты и только один ты знаешь, трижды августейший, кто притесняет меня сегодня!

Мандатор: Если кто и есть, то мы не знаем кто.

Прасины: Спафарий Калоподий притесняет меня, о всемогущий!

Мандатор: Не имеет к этому дела Калоподий.

Прасины: Кто бы он ни был, его постигнет участь Иуды. Бог скоро накажет его, притесняющего меня!

Мандатор: Вы приходите на ипподром не смотреть, а грубить архонтам!