Историки расходятся в реконструкции событий, но между 13 и 16 января восставшие, вдобавок к тому, что уже пылало, подожгли парадный вход во дворец, Халку. Огонь перекинулся на храм Святой Софии, который сгорел дотла и рухнул. Заполыхали прилегавшие к дворцу улицы. Сам дворец отстояли, но пожар не пощадил другие постройки на подступах к дворцовой площади Августеон, собор Святой Ирины и примыкавший к нему госпиталь Святого Сампсона, сгоревший вместе с больными. Погода была ненастной: ветер раздувал пламя, искры и головни летали над крышами. Пожар перекинулся на лавки портиков вокруг площади Августеон; Меса выгорела до форума Константина. Прибывавшие из разных мест войска бились с народом, в Городе повсюду царила атмосфера насилия, лилась кровь, на улицах валялись трупы. Спасаясь от солдат, какая-то часть мятежников забаррикадировалась в Октагоне, здании неподалеку от цистерны Базилики. Пытаясь добраться до них, воины подожгли Октагон, от него занялись еще не горевшие дома по Месе. Многие жители в панике переправлялись на другой берег штормящего Босфора. Мало кто боролся с огнем, хотя в Константинополе близ любого рынка стояли машины для качания воды, багры, шесты и лестницы для тушения пожаров и в обычное время все это моментально было бы применено. Но стражники виглы уже не выходили тушить: боялись толпы. Современник (поэт Иоанн Лид) вспоминал: «Из-за приумножения грехов народа, восстала толпа и собранная во единодушии дьяволом она сожгла почти весь город. И когда Каппадокиец был низложен, то огонь начал распространяться вначале от входа во дворец, затем от них к Первому Святилищу (то есть к Святой Софии), от которой — к совету Юлиана, который называют Сенатом, по Августеону (буквально: Празднику Августа. —
…Город лежал в развалинах, поражая взгляд огнем и безобразием руин»[249].
17 января бунтовщики стали провозглашать императором другого племянника Анастасия, патрикия Ипатия. Тот немедленно прибыл к Юстиниану, уверяя в своей непричастности к происходящему. Однако василевс не поверил ему и прогнал вместе с теми сенаторами, которым не слишком доверял.
Зачем Юстиниан удалил из дворца своих, как он считал, врагов? Чем можно объяснить такой поступок? Вряд ли гуманностью. И предшествующие, и последующие события доказывают, что император и его окружение вполне могли пойти на массовые убийства. Но одно дело, когда экзекуции подвергается безликая толпа, охлос. А тут — сенаторы, люди одного с Юстинианом круга (если же учесть его происхождение — то и выше). Все — знакомые, более того, многие связаны родственными узами с верным василевсу окружением. Одно дело — отдать приказ рубить толпу, не слыша даже криков ее из-за толстых стен, — и совсем другое — видеть глаза вчерашних друзей, слышать их мольбы о пощаде или проклятия.
Вторая возможная причина — техническая. Император просто не располагал достаточным числом людей, чтобы быстро казнить несколько десятков взрослых мужчин. Для этого требовались опытные палачи или хотя бы солдаты. Но в Городе бушевал мятеж, все солдаты наверняка стояли у стен, окон и проходов, готовясь отбивать приступ. Сторожить или, того хлеще, ловить и резать синклитиков в момент, когда толпа вот-вот пойдет на штурм, — явно не лучший вариант. К тому же многие из них имели опыт в военном деле и, несомненно, стали бы сопротивляться.
Третье. Возможно, император уже рассматривал вероятность проигрыша. На этот случай требовался запасной вариант. Казнив же несколько десятков человек из элиты, он «сжигал мосты» — их родственники не простили бы убийства.
Так или иначе, Ипатий вместе с некоторыми синклитиками покинули дворец и разошлись по домам. Судя по этому, восстание явно развивалось не под руководством какого-то круга заговорщиков, но стихийно.