Ювенилия Дюбуа

говорившие глубже, чем есть, а значит,

не видеть никому больше, чем просто нет.

Словоед я. Может и плохой, но честный,

по всем параметрам без прикрас, но с похотливой

надеждой, с ума на землю сошедший.

Копаю себе памятник в форме пустого пространства,

но от чего же он чем-то хуже?

14

Додуманный этюд от первого лица об убитом однокласснике

(Дрон)

На момент моего рождения отца посадили в тюрьму за непредумышленное убийство собутыльника, где вскоре его задушили ночью. Самое первое моё воспоминание было связано с квартирой, где жила мама и её новый сожитель. В этой квартире был застоявшийся воздух, к которому, впрочем, быстро привыкаешь. Обои во многих местах были выдраны, сквозь желтизну с трудом узнавался рисунок смородины. На маленькой кухне громоздились грязные тарелки и ложки, мама их редко мыла, поэтому ели мы из-тех, что выглядели относительно чистыми. Мамин сожитель, дядя Серёжа, иногда приносил колбасу, которую я очень любил. Об отце я знал только со слов матери, да и та отзывалась о нём нелестно. Дядя Серёжа был неплохим человеком, но отцовских чувств ко мне не питал. Мама часто с ним ссорилась, но всегда мирилась. Иногда я становился козлом отпущения и всю свою злобу за неудачи мама вешала на меня, называя ублюдком и скотиной. Я закрывался в своей комнате, становясь у окна и тихо плакал, чтобы не расстраивать её своим скотским поведением ещё больше.

Дядя Серёжа, как и мой отец, был забулдыгой. Всё различие состояло только в том, что отец пил с друзьями, а второй пил дома, затягивая в бездну и маму. Когда они напивались, я не мог узнать ни его, ни маму. Они походили больше на свои неудачные фотографии, которые обычно удаляют. Однажды мать меня избила за съеденную колбасу, которая должна была стать закуской. Жить к себе меня забрала бабушка. Больше мать я не видел.

В семь лет, как и все дети, я пошел в школу. Для меня это был новый опыт, учитывая, что в садик я не ходил. В сердце била радостная барабанная дробь. Руки начинали дрожать от одной мысли, что скоро у меня появятся друзья, с которыми я буду бросать рюкзак на асфальт и весело бежать до воображаемой финишной черты. Что мы будем смеяться, хватать друг друга под мышки раскручивая, а затем бросая. Поначалу всё шло даже лучше, чем я мог себе представить. У меня появились друзья, с которыми куролесили даже на уроках.

Мир вокруг не стоял на месте, и я рос вместе с ним. Пытаться учиться я бросил к четвёртому классу, бабушка не могла помочь, так как сама не получила должного образования, а о помощи от мамы можно было и забыть. Я плавал сам по себе. Вскоре мне был приписан статус хулигана, и хорошие детки перестали со мной общаться, а тем немногим, которым было плевать на это — запретили общаться их родители. Я стал изгоем, ошивающимся в одиночестве за последней партой.

Бабушка получала маленькую пенсию, а заплатив за коммунальные услуги и вовсе оставалось мало на жизнь. Она старалась дать мне все, что только могла, но, несмотря на ее старания, в глазах людей я выглядел оборванцем. Вскоре дети начали называть меня бомжом, маугли, нищим, чертёнком и моё сердце совсем стало чёрствым.

Позже я нашёл настоящих друзей. Таких же брошенных и неблагополучных. От них я узнал три простые истины. Первая заключалась в том, что мир жесток. Всем плевать на тебя, плюй и ты, только в стократном размере. Истина номер два: кури в затяг, а то может появится рак губы. И третье: настоящие мужчины пьют алкоголь, любят футбол и всегда берут то, что им хочется.

Мне было комфортно в такой компании. После школы, я, Сивый, Руслик, Губастый и Сыч бежали на футбольное поле, где дурачились с мячом, воображая себя великими футболистами, которые светили своими улыбками с экранов, и каждый сопляк мечтал стать таким же успешным, красивым и счастливым. У Губастого отец любил пить водку в самое пекло, от чего часто вырубался прямо на лавке во дворе, у него проще всего было украсть пачку сигарет, которую мы и скуривали в тот же день. Ещё, нашей дружной компанией, ходили в соседние районы, где отлавливали богатеньких и сытых ребят с целью чем-то поживиться. Мало кто уходил от нас целым. После сбора «налогов», как мы любили это называть, наша жертва подвергалась жестокому избиению. Я входил в кураж, мои, ещё не совсем окрепшие кулаки разрезали воздух, с хрустом пробивая тонкие рёбра того или иного слюнтяя. В конце дня мы делили добычу. Иногда получалось купить бухла в местных ларьках. Покупкой занимался Сыч. Он был выше всех нас, а его лицо было покрыто рытвинами. Плюсом шла его грузная физиономия. Всё это давало ему уродливо-взрослый видок.