Южане и северяне

Как известно, в большом мире человек существует как его частица, но у него своя жизнь. Это явление сложное. Нечто подобное я сам ощущал, будучи северокорейским беглецом. Это было в декабре 1950 года в Пусане, когда мне было семнадцать лет. Тогда я впервые пришел на причал № 3 ночью в поисках работы и в первый раз услышал простую мелодию «Лунная ночь в Силла»[11]. В то же время по радио постоянно передавали песню Патти Пэйдж^{12}, казалось, эта песня подобна ушату грязной воды, который вновь и вновь выливали на голову.

Несмотря на неприязнь к только что вернувшемуся Ли Гванчжину, нужно сказать, что была в нем какая-то живость. Но, в отличие от Чон Сандона, он не обладал ни искренностью, ни серьезностью. Он носил кепку, вымазанную смолой. А манеры его были довольно развязные. Хвалился тем, что на Юге его научили, как правильно бить ногами, и пытался показать это другим ученикам. Глядя на то, как отталкивающе он себя ведет, можно было подумать, что это норма поведения человека на Юге. Ли Гванчжин даже признавался, что принимал участие в поножовщине, в которой был тяжело ранен сын одного высокопоставленного чиновника. Именно по этой причине, как он говорил, ему и пришлось бежать на север страны. Тогда нам казалось, что эти его слова не так уж далеки от истины.

Несмотря на явную антипатию, активисты школы — Пак Чхонок и другие — не знали, как с ним поступить. В какой-то мере они находились в щекотливом положении: было неясно, как оценить действия Ли Гванчжина — отрицательно или положительно. Однако примерно через два месяца Ли Гванчжин снова стал объектом острой критики. Да и сам он начал падать духом. Жалко было смотреть на него, чахнущего день ото дня. Через несколько месяцев, в начале 1949 года, он снова ушел на Юг. Это был его окончательный выбор. Кто знает, где он нашел пристанище — в этом или в ином мире…

Глава 2 Южане

1

Когда я впервые встретил Каль Сынхвана, члена партии Намнодан[12], только что прибывшего с Юга, вдруг вспомнил младшего брата моей матери. Внешне они были не похожи друг на друга. Но странным образом создавали вокруг себя удивительно похожую атмосферу. Мой дядюшка работал секретарем в кооперативе рыбного хозяйства, поэтому раньше других крестьян познал прелести городской жизни. В это время в городе происходили некоторые изменения: были снесены мрачные дома с черепичной крышей, окруженные глинобитной оградой. При строительстве новых домов использовались толстые прозрачные стекла и дорогой камень. Более того, многие к тому времени уже обзавелись невиданными до той поры радиоприемниками «Денис» 10-го класса. Их включали так громко, что казалось, будто переезжает вся деревня Кильмёлли.

Как настоящий городской житель, дядя ездил на работу на велосипеде красного цвета, а перед окончанием войны красовался в военной форме и в модной пилотке. Кажется, где-то за год до освобождения он принес к нам домой радиоприемник «Демиан» 4-го класса.

После освобождения, как только в страну вошли советские войска, мой дядюшка «повернул на 180 градусов» и первым делом вступил в Компартию. С этого момента началась у него новая жизнь. Перед началом Корейской войны 1950–1953 годов он уже был председателем сельского совета.

Мой покойный отец, можно сказать, с симпатией относился к маминому брату. Отцу нравился дядя прежде всего как человек, без оглядки на занимаемую им в тот момент должность. Но мне, в отличие от отца, не нравился дядюшкин характер. Каль Сынхван, мой новый знакомый, своим поведением напоминал мне дядю.

В первой декаде августа война уже близилась к концу. С самой первой встречи господин Каль Сынхван произвел на меня какое-то странное впечатление. Это был высокий, худощавый, довольно стройный человек в пенсне. Ему было около тридцати лет. И в разгар лета, как ни странно, он носил темный шерстяной свитер. Даже в строю среди пятидесяти человек Каль Сынхван выделялся благодаря высокому росту. Так что поневоле можно было заметить его небрежно торчащие на затылке волосы. Этот неприглядный вид я запомнил надолго.

В тот день после обеда вместе с двумя сослуживцами я выехал из спецотряда, который дислоцировался в Нансоне. На грузовике мы прибыли в Тансалли, где располагался резервный батальон бригады. Там мы получили приказ вести политико-воспитательную работу с только что прибывшими новобранцами.

К началу августа так называемого резервного батальона уже фактически не существовало. Осталось лишь несколько человек, которых разместили в доме для приема гостей. А новобранцы вынуждены были размещаться в землянках под холмами или в подземных помещениях под фруктовыми деревьями. Служба в этом батальоне была совсем не трудная. Обучив элементарному обращению с оружием и кое-как научив новобранцев петь короткие песни, через неделю их отправляли в распоряжение вышестоящего командования.

Когда мы прибыли сюда, нас встретил симпатичный офицер, похожий на человека аристократического происхождения. Быстро накинув на себя плащ, он вышел во двор. Приветствуя нас, он несколько сдержанно произносил слова: