Южная повесть

Но вдовы погибших воинов помнили о мечте несбыточной, за которую умерли их возлюбленные. И вдовы рожали мальчиков, которых тоже вдохновляли на подвиги и рассказывали о крае, где птицы прибрежные летают и солнце блестит, и где покой найдут они великий. Как можно было им остаться среди гордых племен, где мужья становились великими правителями, передавая свои знания и умения сыновьям, воспитывая в них князей будущих! Неужто вдовы способны были смириться, что умерший отец своим детям будущее холуев завещал? И двигались они вперед, носы задравши, и с мыслью не просто биться сыновей своих научить, но и выжить.

И вот, наконец, достигли они моря, дальше которого идти было некуда. Которской бухтой назвали они землю эту. Бухта эта была той, которая им представлялась в мечтах. И числом своим превзошли они иллирийцев, там и сям селившихся по берегу, и влились иллирийские дети в ряды славян. А поскольку мечты, исполнившись, умирают, то и вдовы потеряли смысл жить далее. И в память о великих матерях своих дети стали давать имена горам и склонам, городам и рекам новой родины именами добрыми — материнскими. Добрóта, Машенька, Бела, Зеленица, Савина, Мокрина и Травунья, Виталина, Роза, Загора и Мелина выросли на прибрежных холмах Котора, над которыми возвышались как пара Доброштица и Штировник. Крепость островную на входе в бухту назвали они Мамуля. И глядя на природу эту, на горы и море, лепетали внуки «драже, драже, драж[3]». И в нескольких милях от Котора вырос город Драж (Драч), а государство, славянами образованное названо было Драчевица. Так передали они, может того сами не зная, историю своего странствия в одном единственном слове.

Управление в нем было вечевым, как и в Новгороде, порядок и права сохранили славяне. С тех пор, даже под властью князей сербских из славного рода Неманичей, сохраняла этот уклад Драчевица. Ныне опасность нависла над землями предков наших. В великой битве на Косовом поле сербы и боснийцы (а с ними и которцы), рядом живущие, проиграли османам. И чую я сердцем, младе, что годами и веками история эта не кончится, что перешагнет она тысячелетний рубеж, и лишь когда вернутся сербы и которцы жить на поле этом, тогда снова покой найдут разграбленные могилы дедов, на которых слово «позор» написано было. Землям которским то же разграбление грозит, что и призренским хоромам. Так-то вот. Народы идут с востока и грабят славян. Народы идут с запада и грабят славян. Но есть только один урок из истории этой, младе: не двигаются больше славяне с тех мест, где живут. Потому что ни одно поколение больше не хочет, чтобы на их могилах «срамота[4]» написано было и слово это окрест разносили вороны черные».

С тех пор, как Горан вернулся к своему сербскому монастырю, прошло два десятилетия. За то время Мстислав возмужал и окреп, похоронил отца своего с заветом силы его и дух унаследовать и на благо славянских братьев пользовать беспрекословно. С посольской миссией был Мстислав в Швеции и Дании, заезживал и в Московские земли, да видел, что не ценят тут Новгород. Они его город и Новгородом не звали — у них свой, ручной, под боком был, так и звался Нижним.

В Казанское ханство на пороге 1440 года отправился Мстислав с посольской миссией: решать вопрос, кому удмурты дань платить будут. К моменту тому хан предъявил новгородцам ультиматум: либо уйти с земель его, либо войной пойдет. Посланников русских — гостей своих — взял в полон и посадил в яму глубокую. Каждое утро свое начинал он с казни. Посольство русское редело, и хан распорядился прислать самого богато одетого к нему. Мстислав увидел восточную роскошь и слепота от яркого света напала не его глаза уставшие. Занемог он, лежа в яме татарской, еле на ногах держался. Шрамы на лице его и теле ныли и горели, плетки татарские въедались в кожу как коршуны, напав на добычу.

Хан спросил Мстислава:

— Ты русский человек, воин?

— Да, хан. Я новгородец.

— Помнишь ли ты новгородец, что ваши бояре своим ворогам отвечали?

— Отчего же не помнить, хан?

— Я вот хочу послать сына своего на княжение в Хлынов,[5] чтоб ханская власть над всеми вятичами распространилась. А то слаб стал твой Новгород…Что скажешь? — добавил хан, и сотник с черной палкой и хлыстом снова ударил Мстислава.

— Если у твоего сына две головы, то присылай его нам на княжение, — повторил новгородскую присказку Мстислав.

— Да, вижу, что новгородец. А у тебя, молодца, две головы?

— У меня одна голова, — ответил Мстислав, — да я никогда и княжить ни над кем не просился.

— Что верно, то верно. А кто же над удмуртами княжить вздумал?

— А вон, в яме сидит — Олегом кличут, — соврал Мстислав. Хан вспылил, взбешенный простотой признания, которого он пытался добиться у послов уже с месяц:

— Так веди, Ахмад, мне этого Олега!

Приведенный человек представлял из себя жалкое зрелище: жить ему оставалось от силы дней пять — неизвестная болезнь поразила его легкие, а сырость не давала дышать.

— У него две головы? — возопил хан, обращаясь к Мстиславу.