Южное седло

Большую часть утра 24-го я потратил на составление отчета для Джеймса, находящегося внизу, на Базе. Странно, как много времени отнимают такие дела, хотя мне казалось, что я пишу весьма умело. Чарлз Уайли уединился, чтобы написать открытки. Ко времени ленча он написал только три. Время от времени я поглядывал на Стену. Джон и его два шерпа вышли из лагеря VII в 9.45. Том и Чарлз шли в разных связках. Они двигались очень медленно, по-видимому, груз был тяжелым. Вторая группа, пять шерпов с Джорджем Лоу во главе, должна была быть достаточно мощной, чтобы захватить личные вещи сагибов и облегчить штурмовую двойку. После обеда поднялась суета. Шла упаковка грузов для второй группы. Эд отбирал продукты люкс, вплоть до килограмма на человека; шерпы подгоняли тесьму для кошек, Чарлз Уайли давал последние наставления. В нашу среду внезапно вторглись две новые здоровенные, тяжело нагруженные фигуры: Майкл Уэстмекотт с рюкзаком Гриффа Пью за плечами и немного погодя сам Грифф. Майкл выглядел гораздо лучше, он уже полностью посвятил себя жизненно важной работе по очистке ледопада. Все вместе мы попрощались с Эдом и Тенсингом и их вспомогателями. Грег взял Пембу, Анг Ниима и Анг Темба, Джордж Лоу — пять шерпов, идущих на Южное Седло.

Вечером разгорелась бесконечная дискуссия о кислороде. Я записал в своем дневнике: «Истина заключается в том, что никто ничего не знает». Читатель может спросить здесь: «А что же происходило все это время с Эверестом? Как обстояло дело с этой царствующей над всем громадой?» Я уже говорил, что для меня, а я думаю, что и для большинства из нас Эверест как индивидуальность уступил место Эвересту как вещи, на которой мы работали. Мы были слишком близко к нему. Так лилипуты могли гораздо лучше рассмотреть Гулливера издалека, нежели тогда, когда они находились на его груди. Кроме того, будучи неспособными на этой высоте проявлять интерес больше чем к чему-либо одному за раз, мы были слишком заняты нашим движением и нашими заботами, нашими лагерями и координацией, чтобы думать, за исключением редких минут, о горном творении, красующемся перед нами.

Так, я писал в дневнике:

«25 мая. Прошедшей ночью нос заложен поменьше. Не так неприятно. Совсем ясный день, ветер, кажется, стих. Может быть, это «день вершины»? Они вряд ли дождутся лучшего дня. Вышел из палатки и как раз увидел большую лавину со скал Западного плеча. Она соскользнула вниз, как гигантский ломоть кекса, пропала за скальным гребнем и вновь появилась в виде снежного облака, промчавшегося через весь Цирк». В действительности, конечно, это не был «день вершины». Накануне, после обеда, группа добралась до Южного Седла с громадным трудом. Все предельно устали. Чтобы расставить две палатки, на что уходит обычно пять минут, понадобилось при царствующем там ветре полтора часа. Балу вышел на строя, и основная его обязанность была изображать собой балласт, чтобы палатку не унесло, пока другие пытаются её расставить. Это была крайне утомительная работа вслед за крайне утомительным восхождением. Возможно, это был наиболее тяжелый день всей экспедиции».

24-го Майк Уорд впервые прошептал мне слова «альвеолярная проба». Этот медицинский обряд, кажется, состоит из взятия проб воздуха из глубины легких человека. При этом испытуемый должен сделать резкий выдох в стеклянную трубку, которая затем заделывается. Майк не знал, были ли успешно взяты такие пробы на высотах до 7300 метров. Не хочет ли кто-нибудь вместе с ним пойти наверх и попробовать?