Южное седло

Я задавал себе вопрос, в каком из палаточных карманов находятся сигареты, а в каком спички, и решил, что слишком много сил надо затратить, чтобы разыскать и то и другое. Я хотел знать, такой ли сильный ветер на Южном Седле, как здесь у нас, или, может быть, ещё сильнее: далекий гул «Экспресса» с Южного Седла был слышен отчетливо. Я спрашивал также себя, какова обстановка на Седле, и пробовал представить себе поведение своих товарищей при таком ветре, как у нас: ошеломленные, закутанные, спотыкающиеся фигуры, каковыми они были, когда боролись два дня тому назад с палатками. «Самое ветреное место в мире»,— говорили швейцарцы. Как они должны были зацепляться за камни, неуверенно нащупывать оттяжки, падать на землю при шквалах. Значит, именно там был совершен ими подвиг.

Весь день невидимые токи возбуждения стекали, казалось, вниз при мысли о том, что могло происходить на высоте со штурмовой двойкой. Они достигли Южной вершины (8753 м). О деталях я мог только догадываться. Я не знал ещё, что Джон и Да Намгиал подняли фактически 18,5 килограмма до точки, расположенной на 30 метров выше палатки, использованной в предшествующем году Ламбером и Тенсингом (8342 м). Они вернулись очень усталые, а лед, забивший клапаны аппаратов, ещё более усложнил их возвращение. Тем временем Том и Чарли поднимались к Южной вершине и, может быть, даже достигли высшей точки.

Затем я мысленно перебирал работы, которые можно сделать за один выход из палатки, чтобы сэкономить мои силы: навестить шерпов, запасти снегу на завтра, укрепить палатку против порывов ветра, приспособить рюкзак вместо подушки. Теперь остается только борьба до потери дыхания со спальным мешком и укрощение белья, которое сопротивляется изо всех сил продвижению мешка выше талии. Ибо мы для экономии веса обходимся без вкладышей и надеваем ночное белье в спальном мешке. Наконец я лежу в мешке, высунув подбородок, и лишь эпизодически должен с пыхтеньем повернуться, чтобы принять более удобное положение.

Ветер продолжал завывать. Он не стихал всю ночь. Только в 8.00 утра я вылез из палатки, рассчитывая, что шерпы уже запустили большой примус. Ничего подобного. Они оставили примус в снегу, и у меня ушло больше часа, чтобы заставить его работать. Я стоял на коленях и при малейшем движении, чтобы достать снег, рисковал опрокинуть многие неустойчивые вещи: сам примус, увенчанный тяжелой кастрюлей, пленки, ботинки, пакеты с Кнекербротом с прилипшими к ним тюбиками сгущенного молока, мои книги и дневник; все это разбросано на одежде, спальных мешках, полунадутых матрацах.

Майк вышел осмотреть шерпов. Для Балу и Да Намгиала рецепт был прост: «Спускайся ниже!» Обморожения пройдут через пару недель, и Да Намгиал, все ещё переживающий свои беды, как будто успокоился. Сильный ветер продолжал завывать. Через длительное время медленно ползущая связка из четырех человек исчезла за гребнем. Приходилось ждать. От утренней работы оставались ещё два дела. Майк и я учились в свое время в одной и той же приготовительной школе св. Эдмунда в Хиндхиде, и я имел твердое намерение написать письмо для воспитанников этой школы, сообщающее, что мы организовали рекордный по высоте обед, что должным образом и фиксируется, даже если меню состояло только из супа и ривиты со сгущенным молоком. Второй задачей было взятие альвеолярных проб — главный предлог нашего присутствия здесь.

Из своего рюкзака Майк извлек ряд стеклянных трубочек и колбочек, которыми он манипулировал с осторожностью эксперта по китайскому фарфору. Затем появились резиновые трубки и, по-видимому, часто применяемые зажимы. Задача состояла в том, чтобы забрать воздух из глубины ничего не подозревающих, если можно так сказать, легких. Надо нормально дышать, без усилия. Затем нужно внезапно с большой силой вдохнуть воздух в трубку. Здесь вступает в дело зажим. Не успеет выйти обратно воздух, как его, несчастного, ловят в стеклянной колбочке в конце трубки, тщательно закупоривают и он готов отправиться в Лондон для анализа. Я сделал один успешный вдох. Майк — два. Я чувствовал, что наконец честно поработал на пользу науке.