Южный горизонт (повести и рассказы)

Кончились поминки, разошелся народ, и в неожиданно опустевшем доме остались только трое. Лишь теперь Бекбаул заметил, как за эти дни осунулась и постарела мать. Последние два-три месяца отец недомогал и, прислушиваясь к его кряхтению, мать тоже вздыхала и горевала, а Бекбаул, и не подозревавший об опасности, только посмеивался. Теперь выяснилось, что престарелый, дряхлый отец был едва ли не опорой дома. Бекбаул это понял, глядя на странно притихшую, сжавшуюся в комок старуху-мать. Видно, давно уж слились души стариков, и теперь мать чувствовала себя одинокой, никому не нужной, будто погас какой-то таинственный огонек в груди. За стеной гулял-посвистывал холодный ветер и словно нашептывал ей на ухо: "Спутника твоего, с которым ты шла бок о бок сорок лет, уже не стало. Осиротела ты, старая. Теперь твой черед… твой черед…" Мать была оглушена горем, вся ушла в себя. Ни к чему у неё душа не лежала. Ничего уже не хотели делать руки. Даже к казану не прикасалась. Жолдыбай, несмышленыш-внучек, чувствовал, что случилось в доме что-то страшное, непоправимое и жалостливо жался к бабушке. Она укрывала его подолом длинного чапана, похлопывала по спине и старческим надтреснутым голосом выводила колыбельную, которая, однако, больше смахивала на гнусавую молитву коротышки-муллы.

Бекбаула тоже поразила смерть старого отца. Он плакал, горестно хмурил брови. Отец есть отец. В жилах сына течет его кровь. И все же, глядя на убитую горем мать, он испытывал внутреннюю неловкость, нечто подобное угрызению совести. Всего каких-нибудь семь дней прошло, а он не горюет вовсе, и снова с головой окунулся в житейскую суету. Что это? Душевная глухота? Черствость? Забвение сыновнего долга? Нет, не может быть! Человек рождается и умирает. Старики утверждают, что бессмертен только дьявол. Отец же жил как простой, смертный человек. Не завидовал чужой удаче, не жаловался на свою долю. В анкете, заполненной при вступлении в колхоз, его записали как "неимущего бедняка". Перед самой революцией он обзавелся было кое-каким скотом, но вспыхнула ссора между родами Кипчак и Конрат, и барымтачи очистили его двор дотла. Работал он с самого детства, был трудолюбив, силен, но семья никогда не знала достатка. Много поездил, походил отец в молодости. Тогда в здешних краях выращивали не только арбузы и дыни, но и сеяли вдоль побережья Сырдарьи просо, пшеницу, ячмень и собирали отменный урожай, а зерно возили далеко, за тридевять земель. В колхоз он пошел одним из первых. Передовиком, пожалуй, не был, но считался стариком сметливым и рассудительным. К советам его прислушивались. Собраний не пропускал, но выступал редко, больше слушал. Видно, просто не желал плестись в хвосте большого кочевья.

Обыкновенная жизнь обыкновенного человека. Раз уж живешь на земле, все познаешь сполна: радость и печаль, счастье и горе. Но в долгой жизни отца, как кажется Бекбаулу, больше всего было покоя и безмятежности; Конечно, это вовсе не означает, что спокойна была жизнь, безмятежно — время и мирны, робки — люди. Отнюдь нет. Но ведь бывают же люди, которые и в самое бурное время не теряют головы и продолжают жить неприметной, размеренной жизнью. Именно к такой категории людей наверняка и относился покойный Альму-хан. По следам отца шел и Бекбаул, и точно так же складывалась его судьба, пока он не выдвинулся из своей среды, не познал пьянящий дух славы. С той поры и лишился он покоя. Даже в дни похорон не покидали его житейские дрязги. Опять думалось: с чего это Сейтназар так старается, со своей помощью лезет, будто и не случилось ничего? Неужели он не догадывается о той "черной бумаге", которую собственноручно подписал Бекбаул? Чего добивается Таутан? И что надо ему, Бекбаулу? Какая им польза, если даже снимут Сейтназара? Самое правильное, пожалуй, жить честно и тихо, как отец. Только такие люди, наверное, и живут долго. Правда, тогда после тебя не останется ни славы, ни громкого имени, зато и вреда, и зла никому не сделаешь. Ну, а зачем она нужна, слава-то?.. Можно же жить, скажем, просто, никому не мешая, не переступая дороги, не ссорясь, не споря, не возражая. Доволен или недоволен — все остается глубоко захороненным в душе и ни до чего нет дела. Ешь и спишь, сколько душа желает. Одет, обут. В тепле, в уюте. Здоровье прекрасное, совесть чиста. Жил, жил — состарился. И не заметил — когда и как пришла за тобой вразвалочку усталая и скучная старуха-смерть.

И только? И это все? И это — жизнь?

Пришла-приволочилась пестро-рыжая осень. Пожелтела куга; поблек, поник камыш; потянулись в воздухе серебристые нити; плыл, кружась, белый пух. Степь лишилась весенней свежести, выцвела, высохла, потемнела проплешинами, похожими на пыльные такыры. Если смотреть с вершины холма, перед глазами открывается печальная картина постаревшей, уставшей родами земли. Тальник и тополя еще не обезлистились, однако, приуныли, посерели. Пожухла трава. Грустно бормотали арыки. Они ссохлись, помельчали. По небу, то обиваясь, то рассеиваясь, плыли тучи. Но пора осенних дождей еще не настала.